Прошлой ночью я оставила ее гнить в ее собственном подвале, и сейчас она где-то лежит в металлическом ящике, после вскрытия. Сара знает. Эмили скоро узнает, если ей еще не сказали. А Джейк — Джейк даже видел ее тело и остался.

«Мерседеса» на дорожке не было. Лишь горели автоматические огни на лужайке миссис Левертон и по углам дома. Почему не называть ее по имени, теперь, когда ее нет? Беверли Левертон и ее покойный муж Филипп, соседи матери последние пятьдесят лет.

В отличие от дома матери, где по-прежнему в окнах в основном стояли простые стекла, которые я могла легко выдавить, стукнув камнем покрупнее по углам, в доме миссис Левертон сын вставил толстые термостойкие стекла с сигнализацией. Но миссис Левертон отключила сигнализацию, а Арлин, ее давнишняя уборщица родом с Ямайки, хранила ключ в корзине бетонного пасхального кролика, что сидел под сосной у заднего крыльца. Я часто стояла на дворе матери и видела, как Арлин осторожно наклоняется за ключом. В последнее время ей становилось все сложнее и сложнее делать это. Стареют старухи, стареют и их служанки.

Кроличий ключ оказался на месте, под неприкрепленным бетонным яйцом. Я посмотрела по сторонам: крыша отцовской мастерской едва виднелась сквозь деревья. Как странно находиться в соседском дворе, где прожиты совсем другие жизни и где почти все, кого я знаю, умерли.

Конечно, даже с действующим паспортом мне никогда бы не удалось сбежать в дом Джейка в Ауриджено — перестроенную мельницу — или даже уехать автостопом на запад. Я рассказала Дженин, что Новая Зеландия — это страна, где все зеленое. Зеленые люди едят зеленую еду, сидя на зеленых стульях за зелеными столами в зеленых домах. Затем мы перебрались в Коста-Рику, где все из костей. И в Алжир, где люди и вещи жирные на ощупь. Она визжала от смеха, а я крутила глобус.

— В Албании, — сочиняла я, — на лбах пишут букву «А»! В Панаме все носят панамы, а в Тунисе — туники!

«В Палау», — подумала я…

Я открыла дверь-ширму, повернула ключ в замке. Сигнализация не сработала. Спотыкаясь, вошла в темноту, как мне было известно, кухни миссис Левертон. Я различала темные тени вокруг себя и легко отыскала телефон, старомодный шнур которого, извиваясь, петлей спускался до пола. Цветаева легко бы повесилась. Я представила, как Арлин вытирает стойки, плиту, раковину, неделю за неделей входя в дома других людей и выходя из них, узнавая чужие привычки и режимы.

«По крайней мере, — подумала я, — ей хватило ума потребовать плату».

Свет включать было нельзя: а то меня могли бы заметить. Ничего, скоро привыкну. Услышав мяуканье снаружи, я подскочила.

Взяла сумочку в сидячую ванную сбоку кухни и закрыла за собой дверь. Казалось безопасным рискнуть включить свет в комнате без окон, но я оказалась не готова к тому, кого увидела там.

В зеркале отражалась я, ремень сумки врезался в плечо, ее вес тянул вниз. Пистолет становился тяжелее с каждым шагом от машины. Я увидела свое лицо, опухшее от недосыпа, волосы, торчащие во все стороны. Губы были сухими, складки над ними — глубокими и жесткими. Я смотрела в зеркало и видела тринадцатилетнюю Хелен, касающуюся фанерных фигур на стенах затопленного дома, и отца на лошадке-качалке, и одинокий матрас на полу.

— В нас есть тайные комнаты, — сказала я своему психотерапевту.

— Относительно доброкачественная логическая конструкция, — ответил он, и я не стала докучать ему остальным.

Тем, что в нашем доме мы никогда не покидали этих комнат, что мать и отец предпочитали их любым другим местам.

Мои глаза в зеркале были маленькими и черными, и в этой черноте скрывалась комната, которой я избегала всю жизнь. Родители ждут меня, подумала я, и в крошечной, оклеенной обоями ванной дома миссис Левертон я могу, если пожелаю, вышибить себе мозги. Отец убил себя, я убила свою мать и могу присоединиться к ним. Если поспешить, возможно, меня погребут вместе с матерью, лицом к лицу — наш переплетенный вариант любовников из Помпеи.

Я быстро выключила свет. Поставила сумочку и вымыла в темноте лицо и руки, плеская на кожу ледяной водой, налитой в сложенные лодочкой ладони. И тут мне привиделась Эмили, которая бежала ко мне у бассейна Ассоциации молодых христианок. Она что-то протягивала и широко улыбалась.

— Мой значок «Летучая рыба», — сообщила она. — Я его получила!

За недели, прошедшие после смерти моего отца, она смастерила бабочку.

В кромешной темноте я стояла над раковиной, тяжело дыша. Заставила себя открыть дверь. Подобрала сумочку, как будто это был бумажный пакет с чьей-то рвотой, и прошла в кухню, к круглому обеденному столу, за который и села в кресло с плетеной спинкой. Я провела рукой по слегка зернистой поверхности стола. Миссис Левертон не оставила крошек от ужина.

Я думала о девочках.

Однажды, когда мы втроем навещали мать и Эмили с Сарой были еще маленькими, мы шли по улице домой из парка, в котором поставили новый детский гимнастический снаряд. Девочки разгорячились и буянили. Сара подбежала к дорожке миссис Левертон и принялась топать по бетону.

— Смотри, совсем другая, чем у бабушки! — вопила она.

— Сара, а ну вернись. Это не твой дом.

Она растерянно уставилась на меня.

— Я знаю, — сказала она.

Эмили посмотрела на меня: что дальше?

Понятно что — миссис Левертон. Сара постучала по фасадному окну — тогда еще с простым стеклом, — и, пока я спешила с Эмили по дорожке забрать свое блудное дитя, передняя дверь поспешно распахнулась.

— Может, зайдете? — спросила хозяйка. — Уверена, что дочери — прелестные создания.

И хотя мать ненавидела ее, а она не одобряла меня, мы вошли в дом и уселись в гостиной, которую Арлин убирала каждую вторую пятницу. Мы ели магазинное печенье из жестянки, и Сара рассказала хозяйке, что в доме бабушки под передней дорожкой есть пустое место.

— Там звук меняется, когда ходишь, — пояснила Эмили.

— И мама говорит, что там живут крошечные люди, — вставила Сара.

— Неужели?

Миссис Левертон посмотрела на меня и попыталась улыбнуться. Крошки песочного печенья застряли в уголке ее рта.

— Целая деревня, возбужденно рассказывала Сара. — Правда, мама?

Я промолчала.

— Как в «Путешествиях Гулливера», — сказала Эмили. — Сара любит представлять их.

В девять лет, подумала я, она уже была лучшей матерью, чем я. Она взяла огонь миссис Левертон на себя, так что Сара не заметила моего исчезновения. Интересно, все ли матери страшатся яркости и живости своих детей?

Я сложила руки вместе.

— Боже, прости меня, — тихо произнесла я.

Сумочка лежала рядом со мной на полу. Я наклонилась, подняла ее, поставила на стол. Залезла внутрь, одновременно отодвинув кресло примерно на фут. Пальцы нащупали войлок. Я поискала плетеный золотой шнурок и вытащила мешочек «Краун ройял». Он громко брякнул о стол. Достала коробку патронов. Положила ее рядом с мешочком. Я смотрела на фиолетовый войлок. Даже просто вытащить пистолет казалось непостижимым поступком.