— Ананке, — повторил я тихо, погрузившись в мысли.

— Что вы имеете в виду? — спросил Леонардо, который ближе всех стоял ко мне.

— Когда Филиппо Аврилло умер у меня на руках, он передал мне странный прощальный подарок, при этом он сказал что-то о тайне и потом слово похожее то ли на «баранку» то ли «благодарю», смысл которого я не понял.

Ананке[48], так оно могло звучать.

— Это греческое слово для обозначения судьбы, рока, — сказал Вийон. — Это понятие стоит в древних рассказах о конце света, о большом огне, который уничтожит все существующее в этом мире, — он мрачно добавил:

— Включая навечно проклятые потом души! — Леонардо посмотрел на меня с любопытством.

— Что за прощальный подарок, синьор Арман?

— Всего лишь деревянная фигурка, — сказал я и описал ее.

— Тогда это должно быть слово «ананке», — то, которое сказал вам Аврилло, — предположил Леонардо. — Змея, которая кусает себя за хвост, оуроборос, знак превращающейся материи, трансмутации, которая ведет к концу материального. Змея Оуроборос заменена драконом Страшного Суда в Откровении Иоанна. И дракон — символ Сатаны как и machina mundi, машина мира. Аврилло вышел на верный след. К сожалению, он не сумел нам сооб…

Он оборвал себя на полуслове. Мы все тоже услышали громкий шум по ту сторону двери: поспешные шаги многих людей, резкие крики и бряцание оружия. Когда мы притаились и прислушались, то разобрали четче — несомненно, в подземном лабиринте катаров бушевала яростная борьба.

Дверь, к которой были прикованы наши взгляды, грубо распахнулась и с громким стуком ударилась о стену. Один из стражников ввалился в помещение, удивленное лицо его было залито кровью, в правой руке окровавленный меч. Он дико посмотрел на нас широко раскрытыми глазами и закричал:

— Египтяне пришли! В один миг они оказались повсюду и… Тут за ним в проеме открытой двери появилась яркая фигура. Черноволосый мужчина в пестром вышитом кителе, со сверкающей жемчужной нитью на шее и золотыми серьгами в ушах. Быстрым, ловким движением он поднял правую руку и раскрутил что-то вокруг вытянутого указательного пальца у себя над головой. Это выглядело, как металлическое кольцо величиной с ладонь. Резкий рывок руки, и кольцо с тихим свистом полетело в воздухе, чтобы вонзиться в затылок стражника.

Внешний край странного оружия явно был острый как топор палача. Кровь хлынула из зияющей раны, и слова стражника оборвались в глухом бульканье, когда он упал перед нами без сил.

Египтянин достал уже второй метательный диск и раскрутил его вокруг пальца. Аталанте метнул свой ушной кинжал. Лезвие глубоко вонзилось в грудь цыгана, который согнулся и с приглушенным криком упал на землю. Все еще кажущийся таким опасным диск покатился с безобидным бряцанием по цементному полу и врезался в каменный цоколь мыслящей машины.

Другие египтяне ворвались в помещение, горстка, две, потом три горстки, так же пестро разодетые и блестяще украшены как первый и каждый снабжен смертельным оружием. Некоторые были измазаны кровью. Меня ошеломило, как их много расположились в переходах района Тампля. Должно быть, они целую вечность сражались с людьми Вийона, но шум мыслящей машины заглушил крики.

Леонардо достал свой короткий меч, Томмазо кинжал, а Аталанте поднял меч павшего в бою стражника. Даже Вийон достал кинжал из-под своей сутаны. Стенка на стенку стояли они перед машиной, словно хотели отдать свою кровь, чтобы защитить существо из металла, дерева и кожи. Первый штурм нападавших они отбросили назад, все вместе ловкие мастера холодного оружия, но и им нанесли некоторые ранения.

Набожные братья Сабле не учили меня скрещивать клинки с вооруженным и к тому же еще превосходящим числом противником, а мои навыки владения перочинным ножом были бесполезны. Поэтому я спрятался в тени логической машины и забрался, когда в комнату вломились новые цыгане, на поршень, который приводил в движение металлические пластины и соединял их между собой. Скудного света свечей едва хватало до путаницы из штанг, колес, ремней и винтов, в тени которых я надеялся раствориться. Когда я лежал на животе на машине, окутанный резким смешанным запахом, теплой кожи, масла и жира, и надеялся, что нашел безопасное место, я прополз немного вперед и осторожно посмотрел вниз, где все еще скрещивались клинки, и мужчины издавали резкие крики.

Правая рука Аталанте хлынула кровью, и дальше он фехтовал левой. Томмазо упал на колени и сдерживал с мужеством отчаяния штурм многочисленных нападающих. Вийон и Леонардо теснились спиной к машине и защищались — сколь храбро, столь и безнадежно. Капюшон Вийона сполз назад, и вид его мертвого лица напугал многих египтян.

Поверженные на пол цыгане доказывали храбрость и ловкость защищавшихся, но противостоять численному перевесу нападающих они больше не могли. В несколько мгновений, в этом я нисколько не сомневался, итальянцам придет конец — и Франсуа Вийону, моему отцу.

Страх и печаль овладели мной. И стыд из-за того, что я не постоял за него. Действительно ли я спрятался на логической машине, потому что был не опытным фехтовальщиком? Или я хотел оставить своего отца одного, как он поступал всю жизнь со мной? Да, верно, мысль о мщении двигала мной. Он должен изведать тоже чувство одиночества, что и я!

И теперь, когда я признал свою глупость, было слишком поздно. Я наверняка ничего не мог изменить. Но если я не боролся на его стороне и должен умереть, то, по крайней мере, соединюсь с ним в смерти?

Приказ перекрыл шум битвы, отданный высоким голосом, но настойчиво и требующим уважения, сперва на чужеземном языке и потом по-французски:

— Опустите оружие! Прекратите битву!

В один миг цыгане послушались и отступили от уставших защитников. Через ряды пестро одетых людей прошагал так же рискованно кочующий человек, которого я знал со Дня Трех волхвов. Пестрые тряпки образовывали на его макушке подобие шапки, которая напоминала корону. Будто его осыпанное золотой и серебряной мишурой цыганская одежда не достаточно колола глаза, на бедрах он носил широкую перевязь из пурпурного бархата, откуда торчали рукоятки многочисленного оружия.

Матиас Хунгади Спикали, герцог Египта и Богемии, остановился перед своими людьми со скрещенными на груди руками, бросил взгляд на логическую машину и ее четырех защитников и объявил своим совершенно неподходящим фальцетом:

— Вы хорошие воины, пролили кровь и забрали жизнь у многих моих людей. У меня достаточно поводов, чтобы приказать разрубить вас на куски. Но я уважаю храбрость. Вы будете жить, если сдадитесь.