— Упитанное лицо Сулеймана приняло печальное выражение. — Что делать война, а на войне, как известно, убивают. Мне очень хочется вам помочь.

Ванда подняла голову и взглянула на Аджоева.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу вам помочь покинуть эти места, простите за каламбур, где вам не место. Уже сегодня поздно вечером я буду в Москве. Я вам предлагаю присоединиться, мягкое кресло в самолете рядом со мной. Некоторое время вы поживете в моем доме, присмотритесь. Если не понравится, я помогу вам с работой, помогу найти квартиру. Будете жить нормальной жизнью, как положено красивой женщине. Никто не собирается принуждать вас находиться с тем, кто вам не нравится. Все только по взаимному согласию.

Не скрою, я слушал этот диалог с учащенно бьющимся сердцем.

— Почему вы хотите мне помочь? Я же не просила вас об этом.

— Потому что вы красивы, а я не могу спокойно смотреть на то, как мучается красивая женщина, находясь в таких ужасных условиях.

— Я привыкла, — вдруг произнесла Ванда и посмотрела на меня.

— Простите, но не верю, разве можно к этому привыкнуть. — Сулейман в свою очередь тоже посмотрел на меня. — Я понимаю ваши чувства, они делают вам честь. И все же вы не привыкли жить так, как вы живете сейчас. Вы же жили в городе, в хорошей квартире.

— Не я одна, здесь полреспублики в таком же положении.

— Ваша правда, но что вам до других. Я хочу помочь выбраться отсюда именно вам.

— Спасибо. Я это сделаю сама.

Я видел, что отказ Ванды обескуражил Сулеймана, он явно не ожидал такого исхода.

— А если я вывезу вас силой.

— Попробуйте, я буду сопротивляться.

Аджоев ненадолго задумался.

— Как хотите. Я никогда не принуждаю женщин. Они сами потом жалеют, что не приняли мое предложение. — Он повернулся ко мне. — Тебе повезло, у тебя оказалась верная подруга. Но помни, что я тебе сказал. Я оставляю здесь Шамиля, он будет следить за каждым твоим шагом. Если что…

— Не беспокойся, я выполню обещание. — Я встал. — Счастливого тебе пути назад.

— Мы еще с тобой встретимся, — усмехнулся Аджоев.

Мы вышли из дома. Я поискал глазами Арчила. Но не увидел его. Дальнейшая его судьба была очевидна, но на этот раз я не мог в нее вмешаться.

Мы с Вандой посмотрели друг на друга и одновременно улыбнулись. Еще ни разу на ее губах я не видел такой открытой улыбки.

Оставаться в лагере не было никого смысла. Тем более его обитатели проявляли по отношению к нам открытую враждебность. Я понимал, что они видели в нас причину того, что случилось и с их командиров, и с Шамсудином. Выходило, что в их глазах я кругом виноват. Поэтому я объявил своей команде сбор.

Сборы заняли минут пятнадцать. Мы прошли через лагерь и вышли на тропинку, ведущую вниз, в долину. Рядом со мной шагал поникшей отец Борис.

— Что с вами? — спросил я.

— Я видел, как вели связанного Арчила. Он первый, кто решил покончить с этим ужасом, кто больше не захотел убивать. И они хотят убить его за это.

— Его примеру могут последовать другие, а они не желают этого допустить. Такие люди, как Арчил, для них опаснее федералов.

— Какой ужас, какой ужас! — не переставал бормотать отец Борис.

Если быть честным я не совсем разделял чувства священника; мне было жалко Арчила, но мои мысли гораздо больше занимала Ванда. Она шла впереди меня, иногда оборачивалась и смотрела так, что у меня останавливалось дыхание. Я так соскучился по женской ласки, что, кажется. готов был отдать за нее жизнь. Мне хотелось одного: прекратить этот марш и увлечь ее в окружающие нас леса, хоть на какое-то время забыть обо всем, утонув в волнах страсти. Лежа на нарах в лагерном бараке, сколько раз я представлял себе эту сцену. Это был какой-то непрерывный фильм, где в качестве оператора работало мое воспаленное воображение.

Измученные долгой дорогой, мы вошли в Свирское вечером. Село встретило нас непривычной тишиной. Пока мы шли, нам не попался на встречу ни один человек. Мы вошли в дом Фатимы и замерли на пороге; на столе стоял гроб, в гробу лежала Фатима. На ее лице были видны отметины ударов.

По обе стороны гроба стояли скамейки, на которых молча сидели односельчане. Среди них я заметил сына Фатимы. Я встретился с его взглядом, который не сулил мне ничего хорошего.

На одной из скамеек с краю оставалось свободное место; мы присели. Мне хотелось узнать, что случилось. Я сделал знак Аслану, тот кивнул головой, и мы вышли из комнаты.

— Расскажи, что тут произошло? — попросил я.

Аслан ожег меня взглядом.

— Они пришли сюда утром.

— Кто они?

— Как кто! — возмущенно скинул он голову. — Ваши. Федералы. Стали проводить зачистку. Сразу пошли к нам. С ними был главный подполковник. Как его?

— Майоров?

— Да, он, — кивнул головой Аслан. — Стал расспрашивать маму про его связь с нашими. А потом стал спрашивать о вас.

— Обо мне? Но откуда он знал, что я тут был.

— Почем я знаю, — с вызовом произнес Аслан.

— Что было дальше?

— Мама стала говорить, что она о вас ничего не знает. Останавливались, а затем ушли. А куда, ей неизвестно. Этот подполковник ей не поверил, стал кричать на нее, потом ударил. Ну мама не сдержалась, схватила со стола нож и замахнулась на него. Кто-то выстрелил в нее.

Аслан замолчал, потом добавил тихо: — Она почти не мучилась. Я отомщу за ее смерть. Вот увидите. Я запомнил всех, кто там был.

Я не знал, что сказать. Смерть Фатимы меня потрясла, это была умная и сердечная женщина, которой все происходящее доставляло немало страданий. Уж если и кого-то стоило убивать, то только не ее. Со стороны федералов это была большая глупость, я был уверен, что она им еще многократно аукнется.

Я было протянул руку, чтобы утешать юношу, но он отпрыгнул от меня и ощетинился как молодой волчонок при виде охотника.

— Я не виноват в смерти твоей матери.

— Они искали вас, — угрюмо проговорил Аслан.

Дальше разговаривать на эту тему было бессмысленно.

— Я хочу встретиться с Умаром, — сказал я Аслану. — Ты передашь это ему. Я же знаю, после похорон ты пойдешь в его отряд.

— Хорошо, но я буду советовать ему не встречаться с вами. А если встретиться только для того, чтобы убить. От вас одни несчастья.

— Может, ты и прав, но все же скажи Умару, у меня важный к нему разговор. А там пусть он сам решает. Кстати, он далеко?

Аслан взглянул на меня, как на недоумка, — и промолчал.

Аслан ушел в дом нести свои траурную вахту, я же остался во дворе. Достал сигареты, закурил. На душе было печально и очень неспокойно. Столько перевидел в жизни смертей, стольких сам отправил людей на тот свет, а все же до конца никак не могу привыкнуть к плодам работы старухи с косой. Во мне всегда присутствовало подсознательное ощущение, что каждая смерть по своему заслужена, что если она берет к себе человека, то это отнюдь не случайно, а является карой за то, как он жил. Но из этого правила вдруг случались непонятные мне исключения; иногда смерть приходит к тому, кто совершенно этого не заслуживает, кто умирает за чужие, а не за свои грехи. И смерть Фатимы как раз из этого ряда. И я не мог не признать по крайней мере частичную правоту Аслана; это мое появление здесь накликало на нее беду. Не приди я к ней в дом, она осталась бы скорей всего живой.