— Ой, кажется, мы едем правильно, но только в противоположную сторону, — сказал старичок.

Этот случай с заслуженным звонарем дал мне понять, что с моим профессиональным шоферством у матушки надо постепенно заканчивать: я тоже еду, хоть и по послушанию, и, в принципе правильно, но не в ту сторону, не туда! Как говаривал, по словам игуменьи Серафимы, ее покойный муж, каждый видит в явлениях жизни знаки, сделанные лично ему. Так что пора мне и честь знать, откланяться, сказать «спасибо» и тихо уйти.

Но — Великий пост, в монастыре запарка, половина сестер больные по домам лежат, им лекарства нужны, документы надо в Патриархию завезти, гуманитарную помощь сестрам из Даниловского монастыря забрать. Въехать прямо в ворота: «Машина игуменьи Серафимы!» — «Игуменьи Серафимы? Проезжайте».

Да и матушку игуменью надо было в поликлинику доставить. И вот застряли мы с ней в такой безнадежной пробке, что сама наша поездка уже теряла всякий смысл — мы не только не успевали к назначенному часу, но и стоя на одном месте, сжатые машинами со всех сторон, уже опоздали минут на тридцать.

Матушка поначалу нервничала и все торопила меня, хотя мы почти вплотную придвинулись к впереди стоявшей машине, но потом она как‑то смирилась и стала разглядывать улицу.

— Что это за ресторанчик? — спросила она меня, указывая в сторону огромной витрины. — Здесь раньше такого не было. Меня мой покойный муж часто приглашал в рестораны, поэтому я знаю.

— Это китайский ресторан, — ответила я. — Хороший, но очень уж дорогой. Нас с моим мужем сюда приглашал один американский славист.

— Дорогой? — удивилась матушка, — Странно. Я была с моим покойным мужем в китайском ресторане в Италии, и он был очень дешевым. Китайские рестораны вообще дешевые.

— Они очень дешевые и в Париже, и в Америке, их там много, огромная конкуренция, — сказала я. — Но до нас эта дешевизна еще не дошла: такой ресторан пока что один — единственный в Москве.

— Да, — согласилась матушка, — в Италии, конечно, им не выжить, если они будут драть с посетителей три шкуры. Там есть ведь и прекрасные свои национальные рестораны, и французские, и какие угодно. Мы с покойным мужем довольно часто ходили в рестораны и когда ездили на конференции за границу, и у нас, у Москве… Порой именно там улетучивался дух «советчины»…

Я представила себе, как прореагировал бы на этот разговор игу меньи и ее шофера некто, вздумавший бы подслушивать нас со стороны, и улыбнулась.

— Что это вы улыбаетесь? — строго спросила она.

— Я улыбаюсь, потому что понимаю, что вы — счастливый человек!

— Что это вы так решили?

— Вы — внучка мученика, — начала я, — у вас был прекрасный любимый муж, вас благословил Господь в вашей работе, вы сделали ценнейшие научные открытия, которые приносят людям пользу, и даже в вашей маститой старости Господь почтил вас Своим доверием и избрал игуменьей прекрасного монастыря в самом центре России!

— Вы говорите так, словно произносите речь на моих похоронах, — смущенно засмеялась она. — Уж не собираетесь ли вы от меня уходить?

— Матушка, собираюсь, — призналась я.

— Почему? Что‑то вас не устраивает? — заволновалась она.

— Все меня очень даже устраивает. Но у меня же муж, дети, любимое дело… Машина теперь у монастыря есть, шофера я вам найду. А я — сами посудите — какой я шофер? Ну колесо у нас спустит где‑нибудь ночью под дождем на шоссе — что мы с вами будем делать? Стоять, голосовать, мокнуть, искать мужиков, взывать к шоферской солидарности на дорогах…

— Ну хорошо, — сухо сказала она. — С монашеством, я понимаю, у вас не складывается. Тогда хотя бы найдите мне шофера. Верующего. Как говорил мой покойный муж, нет большего безумия, чем довериться лукавому человеку. А шофер — это ведь доверенное лицо. Именно ему, садясь в машину, открываешь свои первые реакции…

Я нашла. Это был мой мастер Саша, по образованию химик, который чинил мою машину. Он тогда только — только начал приходить к Церкви, и ему понравилось, что он будет возить саму игуменью Серафиму.

А иеромонах, который стал было духовником ее женского монастыря, вскоре был переведен в другое место, сделался сначала наместником, а потом и епископом. Я встретила его недавно во дворе Патриархии, в Чистом переулке. Он обрадовался, увидев меня, узнал:

— Ну ты — как? Слушай, а у меня в епархии женский монастырек создается. Место трудно словами описать: рай! Представь: речушка чистейшая, вода в ней родниковая, небо отражается, облака, звезды с луной. Чистая поэзия! А над речушкой той — косогор, на который взбежали несколько березок, да так и застыли, залюбовавшись видом. И вот как раз там, у этих березок, — обитель женская. Ну — как тебе?

— Замечательно, владыка, у меня тоже просто слов никаких нет!

— Ну, у тебя дети подросли уже, так? Что ж тебе теперь мешает пойти ко мне… игуменьей? Я бы и машину вам дал! Рулила бы, как тогда.

Я была так потрясена, что на какое‑то время лишилась дара речи. Но потом все‑таки сказала:

— Так у меня же муж! А как же он?

— А что муж? Что муж? Мы и его возьмем. И для него место найдется. Епархия большая. И его пострижем. Ты — в одном монастыре, он — в другом. Ну — просто Петр и Февронья.

Он стоял и светился изнутри, радуясь тому, как хорошо он все здесь придумал. Мне даже не хотелось его огорчать. Я просто сказала ему, вздохнув:

— Как любил говорить покойный муж игуменьи Серафимы, стой где стоишь, делай должное, и будь что будет!

Той зимой у меня была тяжелая жизнь — во — первых, я очень устала: почти десять лет, когда муж стал священником и мы поселились в Переделкине, я практически с утра до ночи работала у него шофером и возила его ни свет ни заря в Москву и обратно — в час, когда все нормальные люди уже поужинали, отмокли в ванне и сидят себе преспокойно у телевизора. А во — вторых, я как‑то хронически замерзла: на дворе было морозно так, что в нашем ветхом переделкинском домике комнаты не прогревались выше 12 градусов и то и дело замерзали трубы. Поэтому надо было постоянно быть начеку — обкладывать эти трубы пластмассовыми бутылками с кипятком, держать открытой зажженную духовку, пускать тоненькую струйку воды, наблюдать за включенными рефлекторами, но чтобы они не горели одновременно, а по очереди. Ибо в противном случае это грозило тем, что такого напряжения могли не выдержать электрические пробки и тогда дом наш погрузился бы в кромешный мрак. А мрака в декабре, как известно, и так предостаточно.

Ну и Рождественский пост к тому же…

Словом, как‑то я изнемогла и с нетерпением дожидалась Рождества: там уже и день начнет прибавляться, там уже и Святки, тут и до масленицы недалеко, а тут и Пасха с солнышком, теплым ветерком и птицами, птицами.