в седле, — ответил Ежи, предвкушая новую порцию наслаждения от опасности, от выброса адреналина в кровь.

*…………*……….*

Западные границы земель войска Запорожского

13:27, 18 июня 1750 года

Выехав рано утром, после бивуака на границе степной и лесостепной зон, мой отряд двигался быстро, иногда даже на рысях, благо кони были действительно выносливы, да и большинство отряда шли одвуконь. Монотонная дорога скучна, может только необычайно красивые панорамные виды и не позволяли захандрить.

— Цесаревич, впереди большой отряд конфедератов, — казак Никита Рябой, ставший после задействования Степана на войне, начальником моей охраны.

Казак сжал кулаки и в его глазах проявился зверь.

«Вот и не верь в сказки про казаков-характерников, что будто боевые маги или волколаки» — подумал я, с любопытством всматриваясь в глаза казака. Однако последующие слова Никиты вмиг изменили мое настроение.

— Много посечённых, солдат, казаков-донцов, детей малых и баб, — сумел высмотреть Никита, надеюсь, просто отличным зрением, а не какой-либо магией, мне не хватало еще волшебников.

— Готовь людей, есаул, проверить оружие, быстро, — скомандовал я, но казак колебался.

— Не можно, Твое Высочество, ты надежа и опора нам, татей обойти потребно, — неуверенно говорил Рябой, в нем боролись исполнительность и казацкая, может, скорее, мужская, если ты правильный мужчина, потребность покарать злодеев, что покусились на баб и детей.

У казаков женщина была более ценна, чем, во многих иных регионах необъятной России. У них баб и сейчас недостаточно, поэтому убийство женщины встречало, наряду с нравственными нарративами, еще и рациональный протест. Зачем убивать баб, если жен не хватает? А казаку наследник нужен, без того никак.

— Если сейчас не покарать татей, то и ты, Никита, да и я, себе не простим, позор нам, как защитникам земли русской, — я сделал паузу, дождавшись от казака выражения одобрительной эмоции. — Если ты все правильно организуешь, как учили, как уже воевал, то и я не пострадаю. Оставьте мне пару казачков и пять штуцеров, постреляю издали.

И такое верноподданичество было в этом казаке, такой, чуть ли не влюбленный, взгляд. И это хорошо, этот не подпустит к моей тушке никого, умрет, но будет стоять до конца. Сколько там гвардейцев участвовали в перевороте тетушки Елизаветы? Может, чуть больше трехсот. У меня уже больше тысячи обученных казаков, с которыми даже не знаю, кто сравниться. А еще и дивизии, где офицерство лично мне обязано продвижением.

Но, мы подождем, может, только слегка ускоряя болезни тетушки, у которой уже явно прогрессирует и сахарный диабет и камушки в почках, сердечко шалит, особенно после покушения на меня. И на похоронах буду громче всех рыдать, может и искренне.

Пока я об этом думал, казаки начали действовать. Сотня станичников со специализацией телохранителей, да два плутонга суворовских егерей, изготовились к бою. Последние были мне навязаны в Измаиле. В нашем отряде присутствовали и трое вестовых, что несли разные послания в Харьков и дальше, они для безопасности примкнули к нашему обчеству, как говаривали казаки.

Бой начали не мы, разведка донесла, что враг готовится сам атаковать, сработала система знаков, иначе разведчики не успели бы подскакать. Обороняться чаще всего выгоднее, чем нападать, тем более на нас, которые имели перевес в плотности огня.

Триста оголтелых всадников выскочили на дорогу, по краям от которой уже успели залечь казаки. Револьверные выстрелы обескуражили противника, который видел цель только впереди, где успели лечь за дерево егеря, что до время и вели обстрел наступающих без помощи казаков. Вот только числом солдат было две дюжины, а выстрелов, как от всех пяти десятков. И это при том, что часть из них были штуцерниками, чье оружие дольше перезаряжается, нежели обычная фузея.

Я сместился чуть в строну от дороги и занял отличную позицию в овражке. Отсюда я просто методично выкашивал панов, передавая на перезарядку очередной отстрелянный штуцер. Быстро стало понятно, что первоначальное предположение о конфедератах подтвердилось.

Ходили слухи, что сербские и болгарские переселенцы, как и небольшие войсковые обозы, подвергаются нападению польских конфедератов. Были только слухи, так как если уже удастся борцам за католическую Польшу против диссидентов, взять обоз, то живых не оставляли. Пару раз разбойники получали по зубам и те быстро уходили, что и давало основание думать именно на конфедератов, но стягов никаких не было, пленных взять не получалось, поэтому гадали о принадлежности ватаг. Дело было привычное, но сейчас масштабы нападений поляков становились критичными. Если бы не война с османами, была бы показательная порка конфедератов за все сделанное и еще на год вперед.

Между тем, атакующие нашу боевую компанию, пусть и не сразу, но поняли, что дичь — это они. Развернуть коней в атакующем порыве быстро крайне сложно, почти невозможно и когда твои товарищи подпирают тебя сзади. Началась свалка. Но поляки могли бы и выскочить из западни, если бы не просто частые выстрелы, а неутихающие. У большинства казаков было по два заряженных револьвера, плюсом штуцера егерей, да и мое посильное участие.

Битву завершили три десятка самых лихих и опытных рубак-казаков, которые были готовы вскочить на коней и устремиться в погоню еще до начала схватки. Бой быстро закончился, а через еще двадцать минут были выловлены последние мальчишки, которых конфедераты оставляли в охранении польского стойбища, ставшего и местом преступления.

— Есаул! — кричал я, выискивая Никиту.

— Ваше Высочество, есаул погнал ляхов, — ответил мне один из подручных командира казаков.

Слишком увлекается мой начальник конвоя. Раньше за ним таких эмоций не наблюдалось.

— Раненых пока не добивать, поспрашать хочу. Илона Маска мне! — прокричал я, и уже через минуту взлетел в седло своего коня.

Илон Маск был отдохнувшим и резво понес меня к месту стоянки отряда конфедератов, переходя на аллюр три креста.

Я был впечатлен, эмоции били через край. Да, юности присущ максимализм и жестокость. Голые, искалеченные тела, часть из которых получили увечья при жизни, еще будучи либо раненными, либо сдавшимися в плен. Тельца детей разных возрастов, что так же были полностью раздеты. Причем все эти преступления были совершены буквально недавно. По моим прикидкам убитых людей было более двух сотен.

— Севрук, глянь, яка красава! — распылялся один из казаков, стоящий в круге, что, или скорее кто, был внутри оцепления, увидеть не получалось. — Ты, девка, не боись, мы не тати какие, выбери одного хлопца, да по чести в жонки возьме.

— Отставить! — гаркнул я, догадываясь, что молодые казаки, хорохорятся перед девушкой.

В этом мире никто не думает о психологии жертвы, никто из казаков не станет подбирать слова, обращаясь к девушке, на глазах которой зверски убили больше двух сотен человек. У казаков общество более чем традиционное, кроме вопросов женитьбы. Тут более свободные нравы, что вызвано сущностью казачества. В жонки подойдет и черкешенка, и пленная турчанка, или ногайка, жена сгинувшего друга или брата. И вопрос веры не стоит — казак всегда бабу воспитает, выучит и православию. Вот и сейчас один из словоохотливых хлопцев говорил вполне честно и в рамках мировоззрения казачков. Девушке, которую я никак не мог рассмотреть, сильно в плотное кольцо взяли ее парни, предлагали честный брак, но никак не насилие. Могли бы и снасильничать, к примеру, если бы тут были турчанки, или женщины поверженных конфедератов, но не ту девушку, что только что освободили.

Казаки зашептались «Цесаревич», «Такую красу собе возме», «Эх кака девка». Эти перешептывания услышал не только я, но и загнанная тигрица в растрепанном, но далеко не дешевом платье.

— Ваше Высочество! — прозвенел девичий голосок, и прямо осязаемая энергия ударила в меня.

Я попытался сопротивляться, но понимание бренности всего происходящего постепенно уходило на задворки сознания, важное только одно, вернее одна. В двух жизнях такого не случалось, уверен был, что и не бывает так. Нет, есть Катэ, и мне нельзя вот так… я боялся сознаться себе, что влюбился, избегал таких констатаций. Эмоции бурлили, наверняка, свою лепту в мое состояние вносило и сознание мальчишки Карла Петера, может и долгое воздержание.

— Иованна Шевич, дочь полковника Ивана Шевича, что нынче в Славяносербске полк набирает, — красавица исполнила «книксен», не наиграно так, естественно, словно фрейлина императрицы.

— Твою мать…- не сдержался