пригодным для жилья любое место – будь то чужой холодный дом, землянка в лесу или сырая каюта.

Воспоминание о доме Гарольда кольнуло сожалением, но эти сожаления Тильда отбросила. Ни к чему они. Стоило заняться делами: например, принести воду, убраться, найти еды – денег у нее не было, но имелся хороший шерстяной платок, который можно обменять на хлеб – в Сорфадосе теплые дни, а ночи…

Ральф одолжил ведра и коромысло, указал, в какую сторону идти – вниз по улице, потом направо. Покачал головой: да кто же так старается, ради этой комнатушки?..

Дорога вывела ее на небольшую немощеную площадь, на которой что-то строили – возможно, башню ратуши, из-за лесов не разобрать.

Только через пару мгновений Тильда поняла, как жадно, напряженно она всматривается в знакомую, привычную работу каменщиков, с бодрой песней ряд за рядом кладущих стену. Отвернулась. Вон он, колодец, рядом – женщины в очереди разговаривают о чем-то.

Тильда кивнула им, те поздоровались, приглядываясь с любопытством, недоверием, свысока – кто такая? Но заговаривать не спешили. Потом вернулись к своим делам, наблюдая за детьми, что носились по площади, бойко переговариваясь.

Ворот крутился тяжелее с каждым новым оборотом. А потом – коромысло больно впивалось в плечи. И казалось, что подъем обратно бесконечен – маленький шаг, еще один, и еще. И так до верха лестницы, и – снова спуститься и повторить все сначала.

Весь день Тильда отскребала комнату. Всех пауков с их драными паутинными лохмотьями безжалостно вымела прочь, всех многоножек, и рогатых жуков, и ящериц, и змей. После «Чайки» она не боялась почти никого – хотя понимала, что бояться стоит.

День был длинным, тяжелым и полным глухого, неприятного беспокойства, которое копилось, откладывалось внутри, несмотря на то что Тильда старалась выкинуть из головы все, что не касалось приготовления на общей кухне – среди чада, шума и ругани – плошки риса с требухой.

Саадар с Ароном вернулись вечером. Саадар вошел молча, как тень, сел на тюфяк, откинулся в изнеможении на стену, вытянув ноги. Ничего не говорил: тусклый взгляд, сгорбленная фигура.

– Ничего?.. – осторожно спросила Тильда. Она подошла и опустилась рядом, накрыв его ладонь своей. Потом нашла кружку, налила Саадару дешевого слабого пива. Смотрела, как он пьет.

Внутри расползалась пустота, от которой хотелось плакать.

– Ничего.

– А я продала платок. Зачем он мне тут? И приготовила обед, – Тильда говорила мягко, чуть улыбаясь. – Садись, я принесу.

Она знала, что обед вышел неважный – требуха и рис разварились, превратившись в вязкую кашу. Но это было лучше, чем ничего.

– Ты не поешь с нами? – спросил Саадар, когда Тильда принесла котелок.

– Нет, нет, я не голодна. – Тильда успела отвести взгляд так, чтобы Саадар ничего не заметил.

Саадар глотал еду жадно, огромными кусками отправляя в рот хлеб – как будто ничего вкуснее не пробовал. Может, просто хотел сделать ей приятное? Тильда не следила за ним, стараясь не смотреть в котелок, не думать о том, что придется лечь без ужина, потому что весь ужин она отдала сыну и Саадару.

К ночи стало холодно, и они закрыли ставни, Саадар вымыл котелок, невзирая на слабые возражения. Темнело в Сорфадосе стремительно, так же, как на ее родном юге – миг – и вокруг стоит огромная, бархатная, молочно-теплая и совершенно черная ночь.

Саадар и Арон уснули быстро, а к Тильде сон не шел, хотя она страшно устала за день. Она лежала, глядя в черноту, боролась с подступающими тошнотворными страхами, что тянулись, тянулись к ней из этой темноты… Где ее щит и меч, которыми можно отражать эти бесконечные атаки, где сверкающая броня?.. В ее руках были лишь обрывки, обломки, старье, из которого приходится сооружать доспех.

Как долго выдержит он?..

Женский крик разорвал уже установившуюся тишину дома, оборвал мысли.

Кричали за стеной: это был крик родовых схваток, Тильда сразу узнала его. Там, за тонкой перегородкой, набухала страхом и болью темнота. До рассвета крики и голоса не затихали – и Тильда лежала, сжавшись в комок, прислушиваясь к неясным звукам за стенкой – не то плачу, не то вздохам, засыпая лишь на несколько минут.

6

Сначала соседняя комнатушка показалась Тильде пустой.

Она стояла на пороге темноты, откинув занавеску из деревянных бусин, всматривалась в густой, почти осязаемый полумрак, который тяжело, тошнотворно пах кровью. Кровью – и мятой.

– Тут есть кто-то? – осторожно позвала Тильда. Ей не ответили.

Видимо, девушка действительно скончалась в родах. Тильда глубоко вздохнула, пытаясь выровнять дыхание, но – то ли от утреннего холода, то ли от слабости, то ли от волнений ночи пальцы дрожали.

Вдруг что-то шевельнулось в комнате, и Тильда от неожиданности дернулась, но то была всего лишь кошка, погнавшаяся за тараканом. Скользнула мимо в проход и умчалась прочь, в хитрые запутанные переходы большого и шумного дома.

С тихим стуком бусины ударились друг о друга, качнулась и замерла занавеска, отгородив комнату от узкой галереи, выходящей во внутренний двор. Здесь Тильде было больше нечего делать, но она почему-то все еще стояла и ждала – чего? Хлопнуло за спиной белье, затрещали о воздух крылья чаек, кто-то внизу громко засмеялся.

…голос был тихий и слабый, как вздох ветра, как шевельнувшийся на земле сухой лист. Но это был живой, человеческий голос, там, в комнате, которая остро пахла смертью.

Голос кого-то звал. Тильда помедлила мгновение – не послышалось ли? – и решительно вошла внутрь, огляделась.

Худое узкое лицо треугольником выступило из темноты, эмалево блеснули белки глаз.

– Ани? – вопросительная интонация. Тревога в голосе, страх, надежда. Узкая рука высунулась из одеяла, нащупывая что-то рядом.

– Ани? Ани? – голос вдруг прервался.

Стоило позвать кого-нибудь… Кто-то ведь должен был быть у этой девушки, какие-то родные, не может быть, чтобы она одна…

Девушка наконец подняла голову, глядя прямо на Тильду.

– Ани!.. – повторила она исступленно. А потом вдруг, резко, без перехода, зарыдала, переломившись пополам.

На столе стоял кувшин – Тильда кинулась к нему – вода там была. Плеснула в глиняную кружку со сколотым краем, ухватилась, порезала палец, присела рядом с девочкой, такой тонкой, таким еще ребенком…

– Во-да, – это слово она сказала по-хардийски. – Вода. Пей.

Холодные пальцы схватились за ее руку, и она отдала кружку. Что делать? В памяти была дыра, провал – в невыносимую духоту другой комнаты, пахнущей не старым деревом и пылью, а кипящими на воде отварами, травами – мятой, ромашкой.

Тильда помнила уверенные, мягкие ладони мастера Терка, внимание и заботу этого молчаливого и всегда как будто немного печального человека. Помнила высокое кресло с подлокотниками и то, что боли почти не было – только поглощающий все страх, что она не справится.

Сколько лет прошло – а ничего не забылось – ни счастливое, ни горькое. Жаль только, что ее руки не могут ни утишить боль, ни придать сил этой девушке, которая слишком слаба от потери крови.

Тильда ощупала ее лоб – жара не было, хороший знак. Ей повезло – не началась родильная горячка. Но девушка была очень слаба, она даже не сопротивлялась попыткам себя осмотреть, хотя в полумраке сделать это было трудно.

– Давай откроем окно? Тут как в… – Тильда проглотила окончание фразы. Встала, подошла к ставням – крючок легко поддался – и открыла их в шелестящую легким дождем серость. Воздух снаружи пах дымом очагов и навозом. Внизу коротко блеяли козы, прячась от дождя под навесом.

Миндальные деревья за окном казались свинцовыми.

Скупой рассеянный свет все же был безжалостен к этой маленькой комнатушке, к ее убогой обстановке. Постель, разумеется, никто не подумал сменить – дурацкая примета, что девять дней этого делать нельзя. В корзине в углу лежал ком грязных влажных тряпок, распространявший тяжелый запах крови.

– Так не годится. – Тильда наткнулась взглядом на маленький сундук в углу. Больше знаками, чем словами, спросила: – Одежда там?

Девушка слабо кивнула.

Но никаких женских вещей в сундуке не нашлось. Зато отыскался кусок твердого, слегка позеленевшего – подумать только, ведь некоторые считают подобное изысканным лакомством! – сыра. Тильда чуть не силком заставила девушку съесть хотя бы немного.

Потом она принесла собственную сорочку, купленную в Гритте – не самую чистую, к стыду, но сухую и не пропитанную кровью. Потуже затянула девушке грудь – опять никакого сопротивления.

– Я ведь была ненамного старше, – сказала она не то незнакомой девушке, не то себе. По-адрийски, конечно, сказала. Принесла еще воды, села рядом.

– Как тебя зовут?.. Где все твои?..

Девушка не поняла ее. Она все еще давилась рыданиями и все никак не могла успокоиться – дрожала, всхлипывала, шмыгала носом, глотая слезы, которых давно уже не было. Тильда вдруг поняла, что не слишком уверенно гладит девушку по голове, по спутанным, слипшимся от пота грязным волосам. Она понимала, что ничем больше не поможет, не сумеет помочь и не знает ни слов утешения, ни ласковых слов – да и говорил ли кто-то ей самой такие слова?.. Поэтому просто рассказывала о себе, о своей жизни в Даррее,