Остаток дороги ехали молча и глубокой ночью добрались до поселка.

В отделении милиции Крафт бросил на скамейку грязный мешок, рядом с домашней подушкой, на которой только что дремал дежурный.

Крикнул сонному лейтенанту:

– Нужны понятые!

– Где их взять? – удивился тот, глянув на часы. – Три часа ночи.

– Разбудите! Деда Васю с бабкой из соседнего дома.

– Дело важное, – пошутил Витька, он был бодр и весел, – разоблачение браконьера!

– Сейчас все установим.

Сквозь решетку железной двери показались две взлохмаченные головы, прося воды.

– Вот, – предложил лейтенант, – сейчас их выпущу, и будут нормальные граждане, со всеми правами.

– Не надо мне друзей-рыбаков! – отказался Крафт.

Привели стариков из соседнего дома. Дед хмуро кашлял, тряся задранной ото сна бородой. Бабка опасливо косилась на пьяниц за решеткой и была рада, что не пропустит первую новость дня.

– При понятых, подойдите ближе, – сухим тоном начал инспектор. – Я вскрываю мешок, который только… пиши, – сказал дежурному, – который выкинул этот гражданин!

«Дайте попить, – послышалось из камеры. – Не видать ничего… бабка, отойди в сторону!..»

Крафт вспорол ножом кожаный мешок, и на стол высыпалась тяжелая серебристая чешуя. Очень крупная. Как потом говорили в поселке: русалочья!

1

Лежа на кушетке в массажном кабинете, она рассказывала, что в Дрездене у нее есть магазинчик, куда заходят русские немцы и спрашивают невест.

За окном плюхалась неспешная сибирская весна.

Мокрый снег ложился на плац расформированной воинской части. Сейчас на нем стояли ровными рядами новенькие обледеневшие машины.

Кряхтя от боли, фрау предложила незамужней массажистке Татьяне, с огненно-золотистыми вьющимися волосами, написать письмо немецкому жениху:

– Попробуй, чего теряться-то!

По кабинету летали два голубых попугайчика, выпущенные из клетки размяться.

– А что обычно пишут? – сильные пальцы сжали толстую кожу возле шеи Марьи Францевны. (Раньше она была Федоровна.)

– О себе что-нибудь. И конечно, о мужчине, которого хочешь встретить. Ой, здесь-то полегче!.. Ну, там разные качества, только сильно не налегай с запросами! – Она поглядела опасливо на птичек, слетевших с гардины, так что всколыхнулся тюль.

Попугайчики уселись на шкаф и нещадно болтали на своем языке, словно уже подсказывали Тане, о чем писать.

И она решилась.

О себе сообщила лишь одно: она инструктор по туризму. А это значит, что среди крепких бородатых парней она – свой брат, бродяга. Таня носила рюкзак, в котором личных вещей было не меньше по весу, чем у мужиков тушенки; пела под гитару у костра, резала салат из горного молодила, но притом никто не обращал внимания, как по утрам она расчесывала свои роскошные волосы, пряча их под спортивной шапочкой.

Прошло два месяца.

И вдруг ей позвонил Алекс. Из Германии. Он вспоминал свое детство в Самаре и какой-то пластилиновый замок… Потом были письма от него: «Сегодня у меня какая-то особая грусть, чувство одиночества. И ты одна сможешь это остановить!»

Тем временем из министерства пришел приказ: поликлинику сократить. На майский праздник коллектив гулял в последний раз. Даже начальник не возражал: теперь уже все равно!

Таня склеила из картона и раскрасила фонарики для украшения зала и шляпы для маскарада. На прощальный вечер она пришла в наряде феи: в белом легком платье и белом венке на голове.

За большим столом все стали вдруг такими родными друг другу, целовались и извинялись за что-то в прошлом. Мужчины, надевая картонные шляпы, приглашали Таню танцевать и признавались ей в любви. Разумеется, тайной. Таня смеялась: она и не догадывалась! Да и то сказать: восемь лет жизни. И еще, все в один голос утверждали, что она похожа на невесту.

А письма из Германии все шли: «Я не могу выразить словами, как жду встречи с тобой!» Вечерами Таня зажигала свечу и рисовала черной тушью на розовом картоне. При этом письма Алекса делали руку ее странно дрожащей, а штрихи слабыми. «Знаю только, что вечером буду звонить тебе и услышу твой голос. Что он принесет мне? Здесь не подходит слово «радость» в обычном смысле. Мне и хорошо и тревожно. Я жду и волнуюсь, что ты можешь случайно решить мою судьбу». Слово «случайно» было подчеркнуто.

Однажды Алекс позвонил в неподходящий момент: во время свидания с художником, степным маринистом. Алекс приглашал Таню «провести две недели отпуска в Европе!» Во время их разговора художник щекотал бородой ее голую спину, а потом произнес равнодушно: «голос у него противный!» Таня предложила: «А поехали в Сочи!» Маринист задумался на миг, в голубых глазах всплеснулось море. Это мгновение только и любила она в нем: «Я сделаю тебе девятый вал!» – нагнулась и махнула ладонями, будто хотела окатить его морской водой; простыня упала с ее груди, но море тут же обмелело в глазах мариниста: не могу, мол, работа, долги…

И вот на руках приглашение и билеты до Дрездена.

За день до отъезда маринист повез Татьяну на своей старенькой «копейке» в банк обменять рубли. По дороге он привычно шутил: «На обратную дорогу? Если немецкий бой-френд не покатит?..» И она улыбалась, хотя было не смешно: «Жаль, что ты не умеешь писать портретов!» – «Почему?» – «Память бы осталась».

2

Она была высокая, фигуристая, но без изящества, которое придает женщине лишь влюбленность. Большие светло-карие глаза, скулы плотные, на щеках смуглый румянец; гордо посаженный крепкий нос. Как все крупные женщины, обижалась она смешно – сжимаясь в придорожный камень, – возле которого мужчине нужно было или решиться на что-то сразу, или сгинуть. Выдержка и промедление – были ее враги.

Она любила ясно, страдала бессмысленно. Откровенной бывала редко; в своих автопортретах (в абстрактном стиле) рисовала лунное затмение: черный скошенный круг обжимала тонкая золотая змейка.

Самолет встречали сотни людей, но она сразу узнала его: высокий, худой, бескрылый. И он узнал ее по огненным волосам, тут же сравнив их с маяком в сером людском море.

Было пасмурно, влажно и очень тепло.

– Устала с дороги? – заботливо спросил Алекс.

На носу светлая бородавка, на бороде редкие волосы, спина прямая, чувствовалась выправка мальчика, часто стоявшего в углу.

– Нет, – ответила она, удивляясь, что сидит в чужой машине и слушает чужого человека.

Она еще бы столько же летела и ехала, потому что все это время мечтала о чем-то другом.

Несмотря на декабрь, снега в городе не было. И лишь когда выехали за его пределы, кое-где в перелесках показались белые рыхлые пятна среди жухлой травы. Так в начале зимы заяц-русак меняет клочками серую шкурку на белую.