Ли

* * *

От: [email protected]

Кому: "Смит" ‹[email protected]›

Тема:

Еще парочка замечаний о сексе (извини).

По крайней мере один автор недавно предположил, что, несмотря на все скандальные и экстравагантные выходки, тайные свидания, планы совместного бегства, костюм пажа и прочее — Байрон и Каролина Лэм на самом деле никогда, вопреки их словам, не «вступали в связь». Каролина, по-видимому, к сексу была равнодушна. Заявила, что муж обошелся с ней грубо и навсегда отбил охоту. Еще вопрос, не была ли она лесбиянкой, несмотря на Б. Право, не знаю — да, в конце концов, никто и не дознается.

Теперь Августа, сводная сестра. Байрону в ней нравилось больше всего то, что он мог как бы возвращаться с ней в детство: они много смеялись вместе, болтали и по-дурацки шутили, на что леди Б. была категорически неспособна. Дружки. Знаешь, я думаю, что Байрону были свойственны все предрассудки относительно женщин, распространенные в ту эпоху среди мужчин, и умер он прежде, чем убедился, что не верит этим предрассудкам и никогда не верил.

Ли

* * *

От: "Смит" ‹[email protected]›

Кому: [email protected]

Тема:

То есть ты хочешь сказать, что у него с Августой ничего не было? Я имею в виду — в сексуальном плане? Я читала другое.

С

* * *

От: [email protected]

Кому: "Смит" ‹[email protected]›

Тема:

Нет, это не так. Секс у них был, хотя леди Байрон, вероятно, многое преувеличила. Перед женитьбой Байрона Августа, по-видимому, прекратила с ним плотские отношения. Леди Байрон считала одного из детей Августы отпрыском Байрона, что маловероятно: скорее тут сыграла роль ее зацикленность на порочности мужа. Ада, кажется, тоже этому верила — разделяя мнение матери или, во всяком случае, ей не противореча. Этого ребенка (Медору Ли) леди Байрон вроде как удочерила, когда та сбежала из материнского дома, и попытки леди Байрон использовать ее в качестве улики против Байрона и Августы были под стать не менее яростным стараниям Медоры тянуть деньги из леди Байрон. Жуткая личность.

В те дни невозможно было расценивать близость Августы и Байрона иначе чем как тяжелейший грех — и грех, лежащий главным образом на нем. Разумеется, сейчас невозможно не расценивать эту близость как преступление или «насилие», совершенное Байроном против Августы. Позднее и Августа, под влиянием леди Байрон, стала считать свои отношения с Байроном грехом почти что непростительным — своим грехом, — хотя и не разделяла убежденности леди Байрон в том, что именно она своей распущенностью и порочностью намеренно разрушила брак поэта (обвинение в любом случае несостоятельное). Мне кажется, Байрон, признавая греховность им содеянного, все же не думал, что причинил зло (потому и бросая вызов силе, именующей это грехом): может ли быть проступок греховным, если никто от него не пострадал? Мое мнение (прошу тебя учесть, что говорю это, ясно понимая, что по нынешним временам такие слова абсолютно неприемлемы — особенно если они исходят от меня): связь Байрона и Ады не была ни грехом, ни преступлением, какие бы несчастья она ни навлекла на всех причастных к ней.

Ли

* * *

От: "Смит" ‹[email protected]›

Кому: [email protected]

Тема: Мое имя

Ты не так давно написал мне, что до моего рождения хотел назвать меня Гайдэ, в честь дочки пирата в «Дон-Жуане». Ну и ну. Я пролистывала «Дон-Жуана» — ты же считаешь его лучшим у Байрона, да? Но ты, наверное, забыл, что в поэме Гайдэ убивает ее собственный отец — узнав, что она вышла за Жуана. Или тебе было все равно?

С

* * *

От: [email protected]

Кому: "Смит" ‹[email protected]›

Тема: RE: Мое имя

Дорогая,

Перечитай поэму. Ты не поняла, что происходит в конце этой песни. Гайдэ умирает, но не от руки отца. Гайдэ умирает от разрыва кровеносного сосуда (так это называли), вызванного тем, что приспешники ее отца у нее на глазах ранят (не убивают, разумеется) Жуана. Байрон явно относился к Гайдэ (хотя ее образ с головы до пят и во всех отношениях совпадает с тем, как представляли себе девушек англичане в 1820 году) с величайшей любовью. Меня всегда глубоко трогает ее смерть — и в особенности смерть ее нерожденного ребенка: «дитя замершее, не видевшее света». Авторы способны испытывать сильнейшую жалость к персонажам, от которых по ходу повествования должны избавиться. Байрон говорит об этом не раз — и повторяет это даже в той книге, которой мы располагаем. Увидишь сама.

Но мне не хочется тебе возражать. Скажем так: я проявил некоторое легкомыслие и черствость, задумав назвать тебя именем девушки, скончавшейся в младые лета при крайне трагических обстоятельствах. (Именам многих святых, впрочем, присущ тот же недостаток.) Я был тогда гораздо моложе — и не намного старше, чем ты сейчас.

Л

* * *

От: "Смит" ‹[email protected]›

Кому: [email protected]

Тема: RE: Re: Мое имя

Так мы предполагаем или ты утверждаешь?

Неважно.

Так или иначе, ты прав, а я насчет Гайдэ ошиблась. Видать, заторопилась. Порой чувствую себя в растерянности: словно меня заперли не то в раздевалке, не то где-то еще с парнем, в котором, в общем-то, ничего плохого нет, но он все-таки парень, а меня с ним заперли. Признаюсь, что засиделась допоздна — посмотреть, чем там кончится. Вот это мне нравится:

Слова весьма вещественны: чернила,

Бессмертия чудесная роса!

Она мильоны мыслей сохранила

И мудрецов почивших голоса

С милъонами живых соединила.

Как странно поступают небеса

С людьми: клочок бумаги малоценной

Переживет поэта непременно!

Смит

Обычно думают, что Комедию и Трагедию разделяет глубокая пропасть, однако отличаются они друг от друга только развязкой: разве Отелло не смог бы без проволочек распознать все уловки и хитрости раздраженного Яго и подстроить встречную ловушку, подобную той, какую устроили для Мальволио в «12-й ночи», — с тем, чтобы дело закончилось ко всеобщему веселью, а злоумышленника постигло разочарование? Равно и «Мера за меру» без интриг, затеянных герцогом, неминуемо завершилась бы столь же плачевно, что и «Ромео и Джульетта», — если бы Монах в этой пьесе тоже увлекся занятными придумками вроде писем и сонного зелья, которые вполне могли бы иметь успех! Однако Бард — как бы долго он ни колебался с выбором — в конце концов принимает решение, остаться ему в Сандалиях или встать на Котурны, и впредь обязан либо предаваться раздумьям и произносить возвышенные монологи, либо заливаться смехом и сыпать остротами. Вообразим же, будто мы с вами оказались в некой Пьесе, насыщенной сюжетными ходами, какими пользовался Бард, — тут постельные проказы и переодевания, деспотические отцы и любовники-двойники — где, по-вашему, мы находимся, в Трагедии или Комедии? Станем ли мы шутить, отпускать каламбуры и верить, что Любовь всенепременно одержит победу, невзирая на все тяжкие преграды? Или же начнем рассуждать о «пращах и стрелах яростной судьбы» и принимать себя за «мух в руках мальчишек»?