И опять мы сидели с Дуняшиным в блинной, пытаясь увязать концы с концами. Концы, конечно, не увязывались, и Олег методично рассуждал:

— Что мы имеем? Обозначенное место. Это пойма реки Стикс. Как утверждает профессор Синеглазов, каждый город, как любой живой развивающийся организм, имеет код развития. И если, например, у человека в ДНК записаны все характеристики вплоть до цвета глаз и формы ушей, то информация о городе хранится в матрице, которая знает про город все: где будут проложены новые дороги, каким улицам и домам суждено стать символами и кто из людей сыграет ключевые роли в истории этого места. Что нам это дает? Ничего.

— Думать надо, Олег.

— Вот я и думаю. Были «Белые рыцари» ключевыми персонажами в истории города?

— Ну, разумеется, были. Крутилов создал театр, Водо-неев выпустил несколько книг, Фомин оставил все свои картины музею…

— Арефьев выступает вон с Мацуевым.

— Он на исполнительской карте России вообще один из первых номеров. Получается, Город убивает своих ключевых персонажей. Зачем?!

— Ты у нас театральный критик — не я.

Я задумалась и замолчала.

— По законам драматургии, персонаж исчезает тогда, когда он все сделал и больше в пьесе не нужен. Но хорошо бы понять, что за пьеса на сцене идет.

И я снова отправилась на заснеженное разгуляевское кладбище.

Стикс стоял подо льдом, а идола засыпал снег. По единственной расчищенной аллее добралась до дома Мелентия. В доме не светилось ни одно окно, и в душу вползла тревога. У церкви встретила двух женщин, спросила про настырного краеведа. Оказалось, Мелентий исчез две недели назад, и соседи предполагали самое худшее. Опросив мужичка и женщин, я сделала несколько звонков — в милицию, в ВООИИК, в архитектурное управление, в результате чего написала статью «Тайны Потерянной улицы», где рассказала о так называемом расселении. Разразился скандал, рассселение тормознули.

* * *

Фрониус вихрем влетела в редакцию и бросила мне на стол пачку снимков:

— На, полюбуйся, это я. И еще заплатила за это три тысячи!

— За портфолио? Три? Это мало…

— Мало, когда ты красотка. А здесь настоящий фильм ужасов.

Я взглянула на фотографии, на Жанку и снова на фотографии:

— По-моему, вполне прилично, Жанн.

— Вот именно, прилично, — забегала Фониус по кабинету. — А должно быть сногсшибательно.

— Объектив, дорогая моя, объективен, — процитировала я нашего фотокорреспондента и уткнулась в недописанную рецензию.

— А я теперь должна быть такой страшной тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров!

— Не в пятьдесят — всего лишь в десять.

Жанка страдала от нововведений редактора, который придумал новую ежедневную колонку «Суть дела», где мы по очереди должны были высказываться на злобу дня. Текст должен был непременно стоять с фотографией автора. Такое серьезное дело, как тиражирование своего неповторимого образа, Фрониус не могла пустить на самотек, и если мы с Галкой отделались дежурными снимками из архива, то Жанетта затеяла целую фотосессию и сейчас трудилась в фотошопе, чтобы хоть немного приблизить изображение к образу, который сидел у нее в голове.

— Пути господни, Лиза, сама знаешь. Представь, сидит твой человек на краю света.

— Где?

— Далеко, на краю. Он открывает газету с колонкой и видит твою фотографию…

— «Городские ведомости» расходятся только по области.

— А в сети — по всему миру. Нет, какие же вы все приземленные! Тут и то не хотят постараться. Вот смотри, что советует Интернет: «Если вы действительно хотите познакомиться с мужчиной, вы ни на минуту не должны расслабляться, и каждый день выходить на охоту. На заправке, в офисе, в магазине вы всегда должны помнить — вокруг полно неженатых мужчин, стоит только протянуть руку».

— Должны же они заполнять чем-то сайты!

— Нет, все верно, свободных — полно. Вот моя одноклассница Машка. Заправляется там же, где я. Только я шланг воткнула — и все, и быстрей улизнуть с той заправки. А она то попросит помочь — восемь лет уже водит машину, — то сама предложит помочь. Результат: подцепила владельца колонки, у него их пятнадцать по городу.

— Просто Машка усвоила то, что нам Томина излагает лет пять.

— А что нам излагает Томина?

— «Будь приветлив с каждым встреченным незнакомцем. А вдруг это переодетый ангел?»

— Да?! Кстати, как там у нашего адепта переодетых ангелов с Гутниковым?

— Да никак. Он пытался начать все сначала, даже звал ее в этот, в Тунис.

— А она?

— Что она? Отказалась, конечно.

Галка отказалась от Гутникова, от Туниса, от Леонида и, на удивление потрясенным коллегам, выдавала каждый день по куску в триста строк. Редактор был, конечно, счастлив, а мы с Фрониус на фоне этого ударного труда выглядели совсем бледно.

— Ты к чему приучаешь начальство? — возмущалась Жанетта всякий раз, когда очередной томинский материал водружался на доску почета. — Ведь привыкнут, решат, что это норма — по статье каждый день, как с куста.

В пересчете на строчки я выдавала столько же, но только не в газету. На эти дни я объявила мораторий на встречи с Бернаро, да и, собственно, на все прочие встречи, за исключением тех, которые были связаны с рыцарями. Книга бойко бежала к концу, и я даже поверила, что он когда-нибудь наступит. Между тем неделя моратория на встречи истекла, а мой телефон не подавал признаков жизни. Конечно, я могла бы сама позвонить Артуру и спросить, например, про иллюстрации, к подбору которых мы еще не приступали, но это я себе запретила категорически.

* * *

Плюс моего места жительства заключался в том, что в ста метрах от дома начиналась лыжня по самому настоящему лесу. И дожив до субботы, я отправилась в этот лес. Тело, конечно, отвыкло, ленилось и падало, но, зная по опыту, что дежурные пять километров мне не дадут ничего, я гнала себя дальше и дальше.

Этому научил меня сосед, опытный лыжник-любитель Паша Вершинин. Полноватый, сутулый, нескладный, он каждые выходные уходил по лыжне засветло и возвращался часов в пять, еле передвигая ноги и таща свой рюкзак.

— Ну, зачем ты себя истязаешь? — приставала я к Паше с вопросами. — Пройдись два часа — и домой.

— Два часа — это так, разговорчики. Другое дело тридцать километров: прошел, упал — душа поет, а в голове такая ясность, что люди делают открытия.

Не знаю, как насчет открытий, но когда под вечер я вернулась домой и погрузилась в ванну, мне уже не было дела ни до молчания Бернаро, ни до прочих аспектов моей переливчатой жизни.

Утром раздался звонок. Томина:

— Молчит?

— Молчит.