– И все-таки надо прочесть.

– Тогда читай, а я отвернусь.

– Лидочка, милая моя, – сказал Андрей, ощутив себя вдвое старше невесты. – Это не письмо от подруги. Теперь ты вместе со мной, навсегда как один человек, неужели ты не понимаешь таких простых вещей?

– Читай, – сказала Лидочка.

Но Андрей, как бы оттягивая момент чтения письма, сначала раскрыл другой пакет. В нем лежала толстая пачка банкнот. Ну конечно же, это доллары. Отчим показывал их.

– Это какие деньги? – спросила Лидочка, которая никогда не видела американских денег.

– Доллары. Видишь, написано: сто долларов.

– А в этой пачке их, наверное, несколько тысяч.

– Да, наверное.

Андрей вложил деньги обратно в конверт, раскрыл второй – в нем оказались рукописные листки, большие салфетки акционерных бумаг, несколько пятисотенных купюр и две общие тетради в кожаных обложках.

Оставался лишь узкий серый конверт из плотной бумаги, вдвое превышавший размером почтовый. На нем сильным бегучим почерком отчима было написано:

Андрею Сергеевичу Берестову в собственные руки.

Конверт был заклеен. Лидочка взяла с письменного стола костяной ножик для разрезания бумаг и протянула Андрею.

Андрей вскрыл конверт. В нем лежало несколько листков, написанных тем же почерком. Последний лист, видно, приложенный позже, был напечатан на пишущей машинке.

– «Дорогой Андрюша! – начал читать Андрей. – Не представляю ситуации, в которой ты увидишь эти строки. Но знаю, что ты прочтешь их уже взрослым и, надеюсь, разумным, рассудительным человеком, который может, столкнувшись с невероятным, оценить его трезво, не впадая в панику и не уповая на мистические объяснения, так любимые слабыми духом людьми».

– Погоди, – сказала Лидочка. Она подкралась на цыпочках к двери и резко приоткрыла ее. – Нет, – прошептала она, закрывая дверь. – Они спят. Или делают вид, что спят. Читай дальше, Андрюша.

– «…Несмотря на то что ты и не замечал, а замечая, сердился, я все последние годы старался воспитать в тебе если не ученого, то по крайней мере существо вполне рациональное. Я тебе казался сухарем, педантом. А тебе хотелось от меня ласки и теплоты. Впрочем, теплоту тебе компенсировали те добрые дамы, которые куда более посвятили себя твоему чувственному воспитанию, – я имею в виду замечательную Марию Павловну и Глафиру…»

– Ты чего замолчал?

– Я вспомнил, что Глаша в больнице… у нее лицо повреждено. – Андрей подумал о другом, он понял, что в словах отчима заключен укор. Хотя, впрочем, эти строки могли быть написаны более чем год назад – ведь письмо уже существовало в прошлом году. – «Я втройне обязан заботиться о твоем благополучии. Во-первых, в память о твоем отце, которого я знал и ценил, затем в память о твоей матери, которую я любил, и, наконец, в силу того великого и непонятного тебе сегодня дела, которому я посвятил жизнь».

– А кто был твой отец? – спросила Лидочка.

– Я не знаю. Никто мне не сказал. Может, это будет здесь?

Андрей сообразил, что на улице рассвело настолько, что голубой свет, проникавший через окно, уже притушил ночник, к которому он склоняется, читая. Андрей поднялся и подошел к окну.

– «Я не могу тебе рассказать всего. И не нужно. Излишнее знание взбаламутит твою душу, и я боюсь, что, читая письмо, ты и без того находишься в смятении из-за того, что происходило вокруг тебя за последние дни или часы.

Я допускаю, что в момент, когда ты читаешь эти строки, меня уже нет в живых и ты в этом убежден. В случае же, если я исчез, ты также волен распоряжаться деньгами, оставленными именно тебе, и ценностями, что находятся в шкатулке в известном тебе месте…»

– Это та самая шкатулка, которую украли?

– Да, она. – Андрей продолжил чтение: – «Однако если я не умер – то есть моего трупа (прости за неловкое слово – странно писать о себе: «мой труп») ты не видел, – значит, есть шансы нам увидеться в будущем. Когда – не знаю. Я не всегда волен располагать собой.

Итак, самое главное: если я умру, Глаша передаст тебе портсигар. Если исчезну – отдаст свой. Она окончательно высказала желание более им не пользоваться. Этот портсигар и есть загадка, которую ты должен постараться понять. И не пугаться, как пугаются люди всего, что лежит за пределами их скудного жизненного опыта.

Я перехожу к главному, и мне трудно найти слова, которые бы тебя убедили.

Дорогой Андрюша, время – это несущийся вперед поток, в волнах которого все мы обречены бултыхаться. Но представь себе пловца, который может, презрев опасности, плыть по течению, обгоняя волны. Этот пловец вырвется из движения, к которому прикован любой неподвижный, влекомый потоком предмет.

Существует устройство – называй как хочешь, – которое может превратить тебя – бессильную щепку в потоке – в активного пловца. Я рад бы объяснить тебе, как устроена эта машина, но ее устройство – за пределами моих знаний. Когда-нибудь ты узнаешь больше.

Портсигар, который ты держишь сейчас в руке, и есть эта машина.

Подобная машина времени изображена в романе Герберта Уэллса, который я заставил тебя прочесть несколько лет назад, хоть он тебе и не понравился. Правда, английский писатель, ограниченный лишь пределами собственного воображения, позволил герою двигаться произвольно, как по течению времени, так и против него. Последнее в действительности невозможно: движение времени лишь поступательно. Ты понял?»

Андрей перевел дух.

– А я ничего не поняла, – сказала Лидочка.

– Я думаю, сейчас нам и не надо понимать, – сказал Андрей. – Мы должны прочесть, увидеть… мы потом поймем.

– Читай дальше. Уже восьмой час. Меня больше беспокоит, как ты вернешься домой.

– «Пользоваться портсигаром просто. Он не открывается, да и не может открыться, потому что внутри его находятся микроскопические детали, из которых создана эта машина. Но если ты три раза с интервалом в одну секунду нажмешь на кнопку, которой портсигар якобы открывается, то на противоположном ребре появится длинный выступ, поделенный рисочками».

Андрей сказал:

– Дай сюда портсигар.

Лидочка взяла с постели один из них и протянула ему.

Андрей три раза нажал на кнопку, словно стараясь открыть портсигар. Лидочка подошла и смотрела, стоя перед ним.

На другой стороне длинным выступом появилась узкая планка, на которую был надет шарик.

Держа портсигар в руке, Андрей снова обратился к письму, как к инструкции к сложной детской игре, в которой надо разобраться.

– «Запомни – твоя рука должна двигаться очень точно. Делений на планке тридцать одно. Каждое – день. Однако если ты, прежде чем сдвинуть шарик вдоль планки, нажмешь на него, то нажатие умножит скорость твоего плавания вдесятеро. Нажал дважды – скорость твоя возрастет еще вдесятеро. То есть каждая риска символизирует уже путь в десять, а то и в сто дней».