деревнях нескольким толковым мужикам я тоже предложила это. Они сразу же согласились. Так что решение за вами, Степан Иванович. Мне кажется, что вы справитесь.

— Даже не знаю, что и сказать. Наверное, я соглашусь все же.

— Вот на том и порешим, Степан Иванович, — улыбнулась Слава.

В тот морозный ноябрьский вечер Слава не пошла гулять в сад одна. Гриша еще поутру уехал по делам в соседний уезд и должен был вернуться только завтра. После ужина почти до десяти вечера девушка провела в библиотеке за изучением новых иностранных книг по земледелию, которые приобрела на днях в книжной лавке. Когда часы пробили четверть одиннадцатого, Слава, печально вздыхая, потушила свечи в библиотеке и, взяв с собой небольшой канделябр в три свечи, направилась в спальню. Она прошла небольшую чайную комнату, потом музыкальную залу и направилась по мрачноватой картинной галерее, которая едва освещалась тусклым светом луны от больших окон. В какой-то момент, проходя мимо одной из картин, девушка остановилась и задержала взор на портрете, висящем на противоположной стене, обитой бледно-зеленым шелком.

Это был портрет Кристиана фон Ремберга в полный рост. Молодой человек был изображен в темно-фиолетовом наряде, ботфортах и простом белом парике на голове. Это было удивительно, ведь в жизни Слава ни разу не видела, чтобы муж носил парик. Высоко держа в руке канделябр, она приблизилась к портрету, пытаясь уловить выражение мужественного красивого лица мужа. Он был изображен очень молодым, даже юным, но мимика его и взор уже тогда выражали невероятную властность, твердость и некое презрение ко всему окружающему. Выражение лица нарисованного Кристиана совсем не понравилось девушке, и она инстинктивно ощутила, что от молодого человека, изображенного на картине, исходит опасность. Но уже через миг ее мысли поменялись, и Слава почувствовала, как ее сердце забилось в яростном нервном темпе. Раны от его обидных слов и холодного отношения все еще не затянулись в ее ранимой душе, и в эту минуту, взирая на портрет, она вспомнила все, что было между ними за то короткое время, что они знакомы.

Слава долго мучительно взирала на изображение мужа, желая только одного — заставить страдать Кристиана фон Ремберга так же, как страдала и тосковала теперь она. Его последние циничные обидные фразы вновь вспыли в ее памяти, и веки задрожали от слез. Как же она хотела простого семейного счастья. Но судьба постоянно преподносила ей роковые страшные сюрпризы. Недавно умерла ее любимая матушка, да и Тихон Михайлович, который воспитывал ее с детства и был дорог ей, погиб. А человек, которому она искренне открыла свое сердце, предал, безжалостно растоптав ее чувства. Слава чувствовала себя опустошенной и невероятно несчастной. А этот портрет, с которого смотрел на нее фон Ремберг, был невозможно реалистичен. Даже глаза молодого человека фиолетового оттенка очень точно передались кистью художника. И Слава, смотря прямо в глаза нарисованному Кристиану, глухо пролепетала:

— Ты никогда не любил меня…

Эта фраза траурным колоколом забила в ее голове, и чем дольше она смотрела на портрет, тем настойчивее была мысль о том, что она должна забыть Кристиана, так как он совсем не достоин ее любви. Сейчас она это отчетливо понимала. Неосознанно ее золотистый взор зажегся непокорным и сильным светом, и девушка смахнула со щеки прозрачные капли. Она не хотела более лить слезы по этому неблагодарному, холодному человеку, ведь ему были совершенно безразличны ее страдания.

— Он не заслуживает моих слез, — прошептала девушка сама себе и в следующий миг, прищурившись и вперив непокорный пронзительный взор прямо в лик нарисованного молодого человека, словно клятву произнесла: — Я забуду вас, Кристиан фон Ремберг, клянусь вам…

Она застыла, как натянутая тетива, сжав кулачки, и, не отрываясь, смотрела на картину. Негодуя на несправедливость всего происшедшего с ней по вине фон Ремберга, девушка тотчас ощутила, как ее сердце сильнее забилось от возмущения и гнева. Не спуская горящего испепеляющего взора с глаз Кристиана, она прошептала одними губами:

— Я жажду, чтобы вы, фон Ремберг, когда-нибудь страдали так же, как я сейчас, а может, и более, поскольку ваше притворство столь чудовищно, что разбило мне сердце… да будет так…

Она не отрывала взгляда от картины. Вдруг ей показалось, что глаза нарисованного Кристиана стали живыми и словно зажглись огнем. Слава чуть смутилась, но, не спуская взора, продолжала взирать на картину яростно и пронзительно. Прошло еще несколько мгновений. И глаза молодого человека, как будто действительно загорелись. Они не сверкали, а горели огнем, словно пламя. Слава невольно увидела, как настоящее огненные языки заструились из глаз нарисованного фон Ремберга. Опешив, она начала пятиться от картины, и в следующий миг холст стремительно вспыхнул огнем и заполыхал.

Испуганно вскрикнув, Слава шарахнулась назад и, опешив, увидела, как яростный огонь, который поглотил картину, перекинулся на гобелены и мебель. Только после этого девушка пришла в себя и, бросившись прочь из галереи, закричала:

— Огонь! Тут все в огне! Помогите!

Едва вылетев в коридор, она наткнулась на дворецкого и вскрикнула:

— Митрофан скорее! Там огонь!

— Пожар! Будите всех, госпожа! — закричал Митрофан, видя, как едкий дым выползает в открытую дверь.

Он стремительно влетел в галерею и, немедля подбежав к ближайшему горящему гобелену, резко сдернул его, намереваясь потушить пламя сам, пока помощь не подоспела.

В этот миг Слава уже бежала по мрачному спящему особняку и кричала о пожаре…

Пожар пытались потушить всю ночь.

Из картинной галереи пламя перекинулось в коридор, а далее в соседнюю гостиную и музыкальную залу. Как ни пытались сбить огонь, он полыхал все с большей яростью и силой, поглощая комнату за комнатой. Дворовые и слуги торопливо носили десятки ведер воды, выливая на полыхающие стены и окна, но все было напрасно, потому что перекрытия особняка были деревянными. Лишь под утро, когда, сгорев, рухнула парадная центральная лестница, пожирающее пламя удалось остановить. Именно лестница отрезала от огня вторую половину дома, и вскоре слугам во главе с Людвигом удалось потушить сгоревшее правое крыло.

Эта часть особняка выгорела изнутри почти полностью, вместе со вторым этажом, который был деревянным.