— Не знаю. Мне принесли текст и велели переслать Люси по частям.

— И они не сказали, откуда у них эта информация?

— Нет.

— Даже не намекнули?

— Они сказали, что у них свои источники. Послушайте, обо мне они знали все. Они знали все и о Люси. Но нацелились они на вас. Их интересовали только вы. От меня требовали передавать все, что я услышу о Поле Коупленде. Они думают, что, возможно, убийца — вы.

— Нет, они так не думают, Лонни. Они думают, что ты, возможно, тот идиот, который сможет опорочить мое имя.

На лице Лонни отразилось недоумение. Он посмотрел на Люси:

— Я очень сожалею. Никогда не сделал бы ничего такого, что могло причинить тебе вред. Ты это знаешь.

— Окажи мне услугу, Лонни, — произнесла она, — исчезни с моих глаз.

Александр (Сош) Сикерски стоял в центре гостиной своего пентхауса.

Человек привыкает к окружающей среде. Так уж он устроен. Сош привык к комфорту. В далеком прошлом он и мечтать не мог о таком комфорте. А теперь другого образа жизни он и не представлял. Сош задался вопросом: остался ли он тем крепким орешком, каким был когда-то, смог бы, не зная страха, войти в те кабинеты, в те логова? Он, разумеется, знал ответ: нет. И силу отнял у него не возраст, а комфорт.

Когда Сош был совсем маленьким, его семья оказалась в блокадном Ленинграде. Нацисты окружили город, что привело к невероятным страданиям жителей. Сошу исполнилось пять лет 21 октября 1941 года, примерно через полтора месяца после того, как немцы блокировали город. Потом исполнилось шесть лет, семь, а блокада все продолжалась. В январе 1942 года рацион уменьшился до четверти фунта хлеба в день. Брат Соша, двенадцатилетний Гавриил, и сестра, восьмилетняя Алина, умерли от голода. Сош выжил. Потому что ел дворовых животных. Главным образом кошек. Люди слушают истории, но не могут представить того ужаса, той агонии. Ты совершенно беспомощен. А потом ты привыкаешь даже к такому ужасу.

Как и комфорт, страдания могут стать нормой.

Сош помнил свой приезд в США. Еду можно купить везде. Никаких очередей. Всего полно. Он помнил, как купил курицу. И держал ее в морозильной камере. Не мог в это поверить. Курица. Просыпался ночью в холодном поту. Бежал к холодильнику и открывал дверцу морозильной камеры, чтобы посмотреть на курицу и почувствовать, что он в безопасности.

Такое случалось с ним и теперь.

Большинство его советских коллег грустили о прошлом. Им недоставало власти. Лишь некоторые вернулись в Россию, большинство остались там, где работали. Чуть ли не все озлобились. Сош взял к себе на работу некоторых, потому что доверял им и нуждался в помощи. Они не забывали о прошлом. И Сош знал: в тяжелые моменты, когда бывшие чекисты особенно жалели себя, они тоже открывали холодильники и поражались тому, как далеко им удалось продвинуться по жизни.

Человека не волнует счастье или самореализация, если он голодает.

И Сош всегда помнил об этом.

Живя среди подобного нелепого богатства, теряешь ориентиры. Тревожишься о такой ерунде, как духовность, внутреннее спокойствие, взаимоотношения. Для этого нужно не иметь ни малейшего представления о том, каково это — умирать от голода, наблюдать, как постепенно от тебя остается только кожа да кости, беспомощно сидеть, когда рядом медленно умирают близкие люди, молодые, ничем не болеющие, и чувствовать, как в глубине души шевелится ужасная инстинктивная радость, потому что в какой-то день тебе достанется не одна, а полторы крошки хлеба.

Те, кто верит, что мы чем-то отличаемся от зверей, слепы. Все человеческие существа — дикари. Просто тот, кто хорошо накормлен, более ленив. Ему не нужно убивать, чтобы добыть пропитание. Поэтому такие люди облачаются в одежду и находят себе более благородные занятия, позволяющие думать, что они уже не звери. Какая ерунда. Дикари более голодные. Вот и вся разница.

Ради выживания человек готов на все. И те, кто считает себя выше этого, заблуждаются.

Сообщение поступило в компьютер.

Так это теперь происходит. Не по телефону, не от человека к человеку. Компьютеры. Электронная почта. Легкость общения в сочетании с невозможностью отслеживания. Сош порой спрашивал себя: а как бы прежнее Советское государство управлялось с Интернетом? В той стране контроль информации имел первостепенное значение. Но как можно контролировать Интернет? А может, не такая уж это и проблема. В конце концов на врагов всегда выходили, пользуясь утечками. Люди сбалтывали лишнее. Продавали друг друга. Предавали соседей и близких. Иногда за краюху хлеба. Иногда за билет к свободе. Все зависело от того, насколько человек голоден.

Сош вновь прочитал электронное письмо. Короткое и простое. Он даже не сразу понял, о чем речь. Телефонный номер. Адрес. Но его взгляд постоянно возвращался к первой строке. К одному-единственному предложению. Из трех слов:

Мы ее нашли.

И теперь Сош гадал, что же ему с этим делать.

Я позвонил Мьюз.

— Можешь найти мне Сингл Шейкер?

— Конечно. А в чем дело?

— Хочу задать ей несколько вопросов о методах работы «Эс-вэ-эр».

Я отключил мобильник и посмотрел на Люси. Она стояла лицом к окну.

— Ты как?

— Я ему доверяла.

Я уже собрался сказать «очень сожалею» или что-то похожее, но в последний момент сдержался.

— Ты был прав, — продолжила она.

— В чем?

— Я считала Лонни Бергера самым близким другом. Доверяла больше, чем кому бы то ни было. За исключением разве что Айры, который уже почти в смирительной рубашке.

Я попытался улыбнуться. Она помолчала, потом вдруг спросила:

— Мы попытаемся еще раз, Коуп? После того, как все закончится и мы выясним, что произошло с твоей сестрой? Мы вернемся к нашей прежней жизни… или попробуем найти другие точки соприкосновения?

— Мне нравится, как ты изъясняешься намеками.

Люси не улыбнулась.

— Да, я хочу попытаться, — добавил я.

— Хороший ответ. Очень хороший.

— Спасибо.

— Я далеко не всегда готова рисковать своим сердцем.

— Мы разделим риск на двоих.

— Так кто все-таки убил Марго и Дуга? — спросила она.

— Слушай, очень уж быстро ты сменила тему.

— Да, конечно. Чем быстрее мы выясним, что произошло… — Она пожала плечами.

— Знаешь что? — спросил я.

— Что?

— Чертовски легко вспомнить, почему я в тебя влюбился.

Люси отвернулась.

— Я не собираюсь плакать, я не собираюсь плакать, я не собираюсь плакать…