немецкого берега, густо заросшего ивняком, метров пятьдесят. Все время сверлила мысль, что вот-вот справа, с холма, в меня ударит пуля. Бежать было трудно. Вода доходила до пояса и казалась очень плотной. Шинель облепила колени. Галька выскальзывала из-под ног. Холода я не чувствовал, хотя дело было в декабре. Но противоположный берег приближался, река становилась мельче. И вот я, невредимый, уже плюхаюсь на берег между двух корней. Оглядываюсь. Ребята входят в воду. Справа застрочил пулемет…

Вечером везучий Клочков, опять оставшийся в живых, выхлопотал у старшины две фляги спирта. Каждый получил двойную порцию. В нашей части было принято давать спиртное не до, а после атаки. Перед первой помянули уплывших по реке. После второй я задумался: а честно ли я поступил, когда бросился первым, не дождавшись остальных? Ведь я был уверен, что немцы не сидят, прильнув к прицелам, и я, скорее всего, успею проскочить. Вспомнились слова из старой присяги: «Не пожалею живота своего». А ведь я пожалел.

Через час меня вызвал комвзвода:

— Тут нам выделили награды. Я решил представить тебя к медали «За боевые заслуги».

— Не надо, Вань, — сказал я, все еще мучаясь сомнениями. — Я ее не заслужил.

Иван взглянул на меня оценивающе и, решив, что я недоволен столь малой наградой, произнес:

— Ладно, дадим «За отвагу».

Я продолжал отказываться.

— Ну, больше я дать не могу. Орден выделили только один — для меня. А медаль ты вполне заслужил. Капитан рассказал, что ты первым бросился в атаку, и за тобой пошел взвод.

— Ну, хорошо, — сказал я.

А про себя подумал: «Пусть будет как будет. Как решит судьба». Медаль я так и не получил.

Становлюсь оптимистом

Сальские степи. Декабрь 1942-го. Очередной марш-бросок. Уже 10 часов молотим и молотим ногами. Усталость овладела всем телом. Периодически кто-то падает, через него переступают, идут дальше. Более сознательные, прежде чем упасть, делают два шага к обочине и валятся там. Говорят, что сзади идет машина и подбирает лежащих. Большой соблазн тоже отдаться во власть усталости и свалиться. Гордость не позволяет.

Давно выброшены противогазы и штыки, выбрасываем каски, освобождаемся от всего, что хоть что-то весит, выбрасываем патроны и гранаты.

Я расстался со своим штыком месяц назад, едва придя на фронт. Расставание было драматическим… В училище благодаря быстрой реакции я хорошо фехтовал. Комвзвода на занятиях по штыковому бою вызывал для демонстрации именно меня. Поэтому в мечтах я представлял себе, как на фронте отличусь в штыковом бою. Попав на фронт, я бережно относился к своему трехгранному другу, хотя остальные солдаты выбросили штыки после первых же походов. Мой штык создавал для них неудобства. Особенно ночью, когда мы вповалку и в тесноте спали на полу. Но, несмотря на их «просьбы», я его не выбрасывал и ждал рукопашной. Проснувшись однажды утром позже других, я увидел, что штыка нет. Ребята ухмылялись.

Утром начштаба еще шутил: «Война выигрывается ногами», а мы смеялись. Сейчас не до шуток. С неба сыплется то ли дождь, то ли снег, дует ветер. Под ногами то раскисшая глина, то песок. Растительности почти никакой. Только засохший бурьян. Населенных пунктов тоже нет.

Дали сухой паек: по селедке и куску кукурузного хлеба. После привала подняться почти невозможно. Темнеет. А мы все идем и идем.

Наконец голоса: «Пришли». Падаем на землю. Через какое-то время мокрый снег и ветер заставляют подняться. Оглядываюсь вокруг. Никаких строений. Голая степь. Солдаты лежат на земле. Становится нестерпимо холодно. Бьет дрожь. Ветер и дождь со снегом не прекращаются. Видны следы старой, обсыпавшейся оборонительной линии.

По укоренившейся разведческой привычке обхожу окрестности. В поисках какого-либо укрытия отхожу все дальше и дальше. Ура! Натыкаюсь на отдельный небольшой окопчик около метра глубиной. Из последних сил ломаю бурьян, укладываю его на дно. Нахожу какие-то стебли и делаю из них крышу, закладываю ее листьями бурьяна, присыпаю сверху землей. Дворец готов. Забираюсь внутрь. Снег не проходит, очень уютно. Снимаю шинель, накрываюсь ею и постепенно согреваюсь. Усталость уходит.

В преддремотном состоянии всплывают старые воспоминания о прошлой жизни, недовольстве ею. Но сейчас же их вытесняет благостное чувство тепла и уюта. И тут даю себе вторую Великую клятву: если даже в самых тяжелых обстоятельствах у меня будет возможность вырыть окопчик и жить в нем, я буду считать себя счастливым и ни за что не стану роптать на судьбу.

Новый год

31 декабря 1942 года наша 7-я гвардейская бригада шла пустынной Сальской степью. Опять бесконечная ходьба. Вдобавок есть хочется больше, чем всегда. Рацион урезан. Грузовики с нашими продуктами и новогодними подарками попали пару дней назад к немцам. А нам так хотелось получить эти подарки! Заблудившихся шоферов можно понять. В Сальской степи, где нет никаких ориентиров, это немудрено.

Нескончаемая дорога вьется между песчаными холмами. Все однообразно и монотонно. И вдруг в небе, пересекая наш путь, появились две большие птицы, похожие на кур. Чувствуется, что они упитанны. Раздался выстрел, другой, третий. Птицы продолжают лететь. Раздалось несколько автоматных очередей. Затем началась сплошная стрельба. Почти все подняли свои автоматы, винтовки, карабины и начали палить по птицам. А они продолжали лететь, как ни в чем не бывало.

Вся степь огласилась таким гулом, что казалось, идет серьезный бой. Несколько командиров метались между стреляющими и что-то кричали. Но ничего не было слышно. Всеми овладел азарт, две тысячи стволов продолжали стрелять. Казалось чудом, что птицы еще машут крыльями и летят.

Но вот одна как будто ударилась о невидимую стену. Одно крыло перестало махать. Она не может понять, что случилось, машет крылом и пытается как-то восстановить равновесие. Видимо, еще одна пуля настигла ее — она начала падать. Вторая птица почти тут же замерла в полете и заскользила вниз.

Несколько десятков солдат кинулись за ближайший холм к месту их падения. Что там происходило, не знаю. Но обошлось все же без жертв.

Движемся дальше, обсуждая случившееся. Спускаются сумерки. Делаем еще переход и останавливаемся на ночлег. Вокруг все та же степь с песчаными, поросшими бурьяном холмами. Мы, человек десять из взвода разведки, расположились в лощине, сели на землю, молчим, отдыхаем. Пытаемся из сырых веток кустарника разжечь костер. Ничего не получается. Сказали, что ужина не будет. Пронизывающий ветер донимает все больше. Сидение в холоде, да еще во влажной одежде, становится неуютным.

Вспоминаю, что это новогодняя ночь, наша невеселая новогодняя ночь. Спать еще не хочется. Мы, разведчики, привыкли, что основная деятельность проходит по ночам: