Самое ужасное, что, приди любая комиссия в эту колонию, в этот отряд, спроси прилюдно осужденных, издевается ли кто над ними, будет дан отрицательный ответ. Наедине, без присутствия сотрудников колонии, лишь некоторые решатся рассказать о происходящем. Подтвердят все лишь те, кто окажется на свободе.

«Комиссия приедет и уедет, а вам здесь еще сидеть», – зловещий шепот угрожающе будет звучать у них в головах.

Можно по-разному относиться к этим людям: осуждать их, вешать на них разные ярлыки, типа «они сами такого заслуживают, раз позволяют к себе подобное отношение». Здесь стоит остановиться, на секунду задуматься о происходящем и задать себе такой вопрос: а может ли общество считать себя цивилизованным, если допускает такое? Кем становятся люди, прошедшие такую вот «школу»?

Я с ужасом наблюдаю за происходящим вокруг.

«Осталось чуть-чуть, надо только немного продержаться и не сорваться», – успокаиваю я себя.

Я пишу очередную жалобу на сотрудников колонии. Не соблюдается Трудовой кодекс, не платится зарплата, рабочий день превышает все допустимые нормы. Мы звоним во все колокола, рассылаем жалобы во все инстанции. Адвокат пишет письмо на имя начальника ФСИН России Реймера с требованием о моем переводе в другую колонию.

Администрация не собирается сдаваться и отвечает очередным взысканием, объявляя мне выговор. Два раза в день в отряде проводится проверка. Звенит звонок, зэки выбегают со своих рабочих мест, строятся во дворике столовой, а услышав свою фамилию, в ответ называют имя и отчество, после чего разбегаются по рабочим местам. На очередной проверке звонок не зазвенел. По всем цехам, кроме нашего, прошел дневальный и тайно вывел весь отряд во двор на проверку. Дежурный, капитан Трясцин, терпеливо ждал, пока построится весь отряд. Он заранее обо всем договорился с оперативником лейтенантом Куликовым, который и организовал данное лицедейство. Мы же, увлеченные мытьем посуды, не заметили расставленной ловушки. Очнулись мы только тогда, когда на мойку с истошными воплями вбежал дневальный и сообщил нам о том, что отряд построен и ждут только нас. Для отвода глаз выговоры объявили всем членам нашей бригады – естественно, включая меня. Осужденные долго шептались и удивлялись произошедшему. Один зэк бесхитростно и откровенно прокомментирует события:

«Это ж надо было столько людей задействовать, чтобы Переверзину выговор объявить!»

Я сам был шокирован происходящим и ждал развития событий. Мой партнер по бригаде Леша признается мне, что за несколько дней до моего появления его вызвал к себе завхоз Марьин и попросил спровоцировать на драку человека, который придет в отряд… Провокаторов, пригодных для исполнения этой роли, здесь было несколько. Я жил в состоянии постоянной боевой готовности. Разобрав несколько станков для бритья, я вооружился лезвиями. Привязав ниточку к лезвию, я надежно спрятал его в нагрудный знак. Дернешь за ниточку, и лезвие мгновенно окажется в твоих руках. Другое спрятал в ботинок, а третье – в изголовье кровати. Нет, вооружался вовсе не для того, чтобы кого-то поранить, а лишь для собственной безопасности. Старый и проверенный зэковский способ. Чтобы остановить насилие и беспредел, направленный на тебя, надо переломить ситуацию, разрезав что-нибудь себе самому – например, вены. Я уже чувствовал гнетущую атмосферу вокруг – разговоры, враждебные взгляды… Партнер по бригаде и сосед по шконке Ваня расскажет мне, как его после отбоя отведут к завхозу на беседу, выспрашивая о моих планах.

Всех осужденных, которые имеют неосторожность поговорить со мной, ждет такая же участь. Стоит мне с кем обмолвиться словом, как этого бедолагу тянут на допрос к завхозу.

Марьин беседует и со мной.

«Ну зачем тебе все это нужно?! Прекращай народ баламутить, отзывай свои жалобы и живи спокойно в отряде!» – пытается урезонить меня Миша, чередуя посулы с угрозами. «Кончится терпение у Рыбакова, расправятся с тобой мужики, и уже никто тебе не поможет», – продолжает он свою песню.

Редко какой вечер обходится без криков наказываемых. Однажды ночью после отбоя кого-то жестоко бьют. Несчастный орет так, что перекрикивает включенный в кабинете завхоза на полную мощность музыкальный центр.

«Как убить-то не боятся?» – недоумеваю я.

На следующий день Рома Ш. на проверку не встает, а остается на шконке, не в силах шевельнуться. В санчасть его тоже не поведут, так как нужно оформлять какие-то бумаги. Если умрет – напишут, что упал с лестницы. А выживет – все равно жаловаться не будет, а будет – ничего не докажет. Миша Марьин хвастается мне своими заслугами перед оперативниками. Это лично он вывел на чистую воду Рому, работающего на раздаче диетического питания для осужденных. Рому взяли с поличным при передаче мобильного телефона из одного отряда в другой.

«Ну ты и сука!» – не выдержав, бросаю я в лицо Марьину.

Оклемавшись, Рома займет мое место в бригаде посудомоев. Меня же, чудом добравшегося до врача, по медицинским показаниям переведут на другой, не менее важный участок – цех по чистке овощей, или овощегрызку, как ее называют осужденные. Основное занятие – чистка картошки. Чтобы я не отставал от других и не расслаблялся, мне ставят персональный бачок для очищенной картошки. Я быстро осваиваю искусство чистки и делаю работу не хуже других. Мне, единственному из столовой, удается отвоевать восьмичасовой рабочий день. На меня заводится личная тетрадь учета рабочего времени, где я торжественно расписываюсь после каждой смены. Я не вписываюсь в коллектив, так как, отработав свои восемь часов, иду в барак, где сижу на скамеечке, в то время как оставшиеся вынуждены доделывать за меня норму…

Неожиданно появляется возможность посетить тюремный магазин. Мне особо ничего не нужно, и я иду туда как на экскурсию. Из тщательно охраняемого локального сектора выходим по списку, строимся и следуем в ларек. В ларек попадают немногие, далеко не у всех несчастных есть деньги на счету. Но и эту немногочисленную группу осужденных бдительно охраняют преданные завхозу дневальные – чтобы те не разбежались. Такое бывает. Иногда, не выдержав унижений и истязаний, кто-нибудь из баландеров совершает побег из столовой. Бегут в лагерь, в штаб – в надежде, что им там помогут. Но увы, всех возвращают назад. Позже, когда я впервые увижу своего гонителя – господина Рыбакова, заместителя начальника колонии по оперативной работе, – он мне с гордостью скажет: «Первый и второй отряд – это мои детища!»

На мой вопрос «А зачем же так издеваться над людьми?» он философски заметит: «А как же иначе их работать заставить?»

В этом ларьке примерно тот же ассортимент, что и в Мелехово. Я покупаю чай, кофе, конфеты и сигареты. Многое беру не для себя, а для товарищей по несчастью. У ребят нет ни чая, ни сигарет. Одна сигарета выкуривается на двух-трех человек. Раздав сигареты, я невольно навлекаю на себя гнев завхоза Миши. С изумлением я узнаю, что правом одаривать несчастных обладает только он! Вечером, в день ларька, он выдает осужденным сигареты, якобы купленные на свои личные, а на самом деле на украденные у них самих деньги… По команде дневального зэки хором благодарят довольного, лоснящегося завхоза: «Спасибо, Львович!»