— Я знаю, — ответил другой, помешивая сахар в кофе и жуя первый кусок своей доли pecan pie.[81]— Люди делают из меня какое-то пугало. Отождествляют с потусторонним миром, а эта область внушает им, по-видимому, безграничный ужас. Хотя ведь у евангелистов сказано, что я был человеком, ел, пил вино, фарисеи называли меня даже обжорой, я был окружен женщинами, мне случалось быть усталым, впадать в гнев и бранить людей. Я даже Петра бранил. Правда, о том, что я смеялся, они забыли сообщить.

— Приход Мессии показал, что Писания не закончены! — провозгласил пастор Фулберт. — Ибо теперь я уверен: сам Мессия был с президентом Соединенных Штатов на равнине Ред-Буффало!

Эммануил Джозеф поморщился. Молодой человек, Артур Инчбот, попросивший его об этой встрече, смотрел на своего собеседника во все глаза.

— Почему ты говоришь, что ты не Мессия?

— Ты же студент-теолог. Разве ты не читал Евангелия? Ни Марк, ни Матфей, ни Лука, ни Иоанн никогда не говорили, что я — Мессия или будто бы я сам это утверждал. Слово предназначено для первосвященников и царей, неужели я мало твердил об этом? Я не был ни тем, ни другим. Это измышление тех, кто в последующие века верил, будто являются моими последователями. Как и выдумка о том, что якобы я — Сын Божий. Как бы я мог быть одновременно Сыном Божьим и Сыном Человеческим, то есть Создателем и созданием?

— Так ты опровергаешь Павла?

— Он изобретатель богословия — искусства умственных построений. Он был грек и римский гражданин. И больше читал Еврипида с Эсхилом, чем книги Моисея и пророков. Он меня никогда не слышал и даже ненавидел нас: меня с учениками. Разве не из-за него побили камнями Стефана?[82]И он не был евреем, хотя утверждал, будто происходит из колена Вениаминова. А оно тогда не существовало уже несколько веков, так что никто не мог назвать себя вениаминитом! Он предводительствовал шайкой головорезов, оказывавшей услуги храмовой страже, потому римляне его и не трогали. И он арестовывал наших. Он даже меня пытался арестовать, когда я бежал в Сирию.

Инчбот вытаращил глаза.

— Но у него был вкус к власти. Он понял, что мое учение обращено не только к евреям, но ко всем людям. И, осознав это, приспособил под себя. Благодаря ему остальной мир меня и узнал.

— Кажется, ты говорил, что он исказил твои слова?

Эммануил Джозеф улыбнулся.

— Знаешь, Артур, уж я бы не переврал Осию, например!

Улыбка превратилась в смех, и Эммануил продолжил:

— Он совершенно извратил смысл обвинительных речей Осии, которые были обращены к евреям-отступникам, усвоившим в вавилонском плену тамошние верования, а он превратил это в обещание Бога призвать к себе чужеземные народы![83]Я думаю, что на самом деле он никогда не читал Осию. Он называет меня то Мессией, то Христом, будто слово арамейское и слово греческое не означают в точности одно и то же — «помазанник» и будто я в самом деле им был!

Он покачал головой. Инчбот выглядел изумленным.

— И я никогда не говорил, что женщина — тело без головы.

— Ты хочешь сказать, что он фальсификатор?

Эммануил Джозеф пожал плечами.

— Представление, которое он распространял обо мне, вполне согласовывалось с предыдущими верованиями тех, кто его слушал. Люди обнаруживали в них Восток и Азию, мифы о молодых и прекрасных богах, принесенных в жертву жестокости мира: Озирис, Адонис, Таммуз, Митра… — Он засмеялся. — Первые статуи, которые римские христиане воздвигли в мою честь, были статуями Аполлона, на которых они просто заменили надпись.

— Но тогда, — заметил семинарист, — вся церковь…

— Какое же человеческое предприятие безупречно? Церковь основана на словах людей, которым свойственно ошибаться, и становилась жертвой людского безумства и тщеславия, как и все прочие предприятия. Она неоднократно реформировалась, реформируется снова.

— Выходит, я теряю время, изучая богословие?

Эммануил Джозеф посмотрел на своего собеседника испытующим взглядом:

— Чего ты ищешь в жизни? Хочешь блистать в глазах ровни? Или же хочешь отыскать свою собственную истину? Если так, то от богословия, видимо, тебе не будет большого проку. Неужели ты думаешь, что пастух, глядевший на небо в стародавние времена, нуждался в богословии, чтобы быть чистым, добрым и праведным? Все ухищрения прежних богословов не помешали Лютеру расколоть церковь.

Артур Инчбот сделался задумчив. Он смотрел на человека напротив и думал о трапезе у Симона Фарисея, мысленно сравнивая ее с этим скромным перекусом в вашингтонском кафетерии.

— Как получается, что ты материален и нематериален одновременно? — спросил он.

— А разве все мы не таковы? Когда божественный свет проникает в нас, он делает бессмертными некоторые моменты наших жизней.

— Но ведь ты умер?..

— Не на кресте. Но я на самом деле умер. И, как все мы, я не мертв.

— Но ведь ты сподобился тела славы.

Эммануил Джозеф покачал головой.

— Другие тоже. Падре Пио часто достигал этого состояния при жизни, поскольку его видели одновременно в разных местах.

Какая-то молодая женщина вошла в кафе и села за соседний столик. Она сняла пальто и осталась в футболке с надписью «Потребительство — грех». Эммануил Джозеф и его сотрапезник не смогли удержаться от улыбки. Коммерсанты не теряли времени даром, извлекая выгоду даже из обличений чрезмерного потребительства, сделанных Человеком из веба.

Пастора Фулберта сменил на экране комментатор, сообщивший, что следствие по делу Андерса-Шмидта выявило невероятных сообщников, среди которых оказались некоторые руководители «Трансуорлд корпорейшн». Заодно напомнил, что Андерс-Шмидт был пойман за руку на Уолл-стрит самим Мессией — ибо так теперь называли Эммануила Джозефа.

— Перст Господень указал на этого человека, — добавил комментатор.

Эммануил Джозеф сдержал нетерпеливый жест.

— Послушай, Господи, у меня к тебе последний вопрос, — сказал Инчбот, наклонившись к своему собеседнику. — Ты явился еще раз, чтобы установить мир на земле. Как великий миротворец. Но как ты поступишь с китайцами? Они же не веруют в Великого Бога, чьим посланцем ты являешься. Они поглотят весь мир.