Я не могу дышать, Эдди. Выйди. Слушай бабушку.

Тормоз Эд открыл прозрачную раздвижную дверь.

Он стоял, наполняя легкие холодным воздухом с привкусом замороженного сока. На миг духота рассеялась. Он перестал ощущать себя, как бабушка, с трубками в носу, заставляющая его пообещать, что он не повторит ее ошибок и никогда не начнет курить. Интересно, а вдруг бабушку похоронили заживо и ей нечем было дышать в гробу? Вдруг она и сейчас пытается сдвинуть крышку? Он прошел на задний дворик и уселся на качели, свисающие со старого дуба, как рождественское украшение. А как там бабушка называла украшения? Каким-то словом из своей любимой старой песни.

Ну и фрукт, Эдди.

Тормоз Эд сидел и думал о бабушке, а сам сжимал свой снежок все крепче и крепче. Положил его к корням дуба. И слепил еще один. И еще. И еще. Может быть, пригодятся, чтобы защищать Кристофера и домик на дереве. Потому что люди падки на чужое. Плохие люди, вроде Брэйди Коллинза.

Друзей нужно защищать. Слушай бабушку.

Закончив лепить последний снежок, Тормоз Эд глянул под ноги и понял, что освободил у дуба небольшую полянку. С зеленой, хрустящей от мороза травой. А рядом – груда снежков, сложенных, как пушечные ядра, которые он видел на реконструкции Войны за независимость.

В войнах побеждают хорошие парни, Эдди.

Он не помнил, где это слышал, но точно знал, что пехота иначе называется «инфантерия» и название это происходит от слова «инфант», то бишь юный принц. Каждый пехотинец для своей матери – инфант.

Это логично.

Тормоз Эд вернулся в дом. Затворил прозрачную дверь, оставив холод снаружи. Окинул взглядом кухню и заметил, что один из шкафов приоткрыт. Так всегда было? Или кто-то его только что приоткрыл? Совсем чуть-чуть? Как крышку гроба, чтобы выглянуть и посмотреть на живых. Мертвец, пытающийся вспомнить вкус еды – ведь у скелетов нет языков. Он вспомнил, что у бабушки отняли язык из-за рака. Бабушка не могла говорить. И вместо этого писала на бумажках.

Скучаю по голландскому яблочному пирогу, Эдди.

Отведай яблочного пирога за меня. Слушай бабушку.

Тормоз Эд подошел к холодильнику. Отрезал большой кусок яблочного пирога. Посмотрел на пакет молока с фотографией пропавшей девочки. Эмили Бертович. Закрыл холодильник и посмотрел на листок со своей контрольной, распятый на дверце четырьмя магнитами, прямо как Иисус на кресте. Впервые оценка за контрольную оказалось достаточно высока, чтобы листок перекочевал из корзины для бумаг на видное место. Его первая пятерка. Тормоз Эд улыбнулся и захлопнул дверцу.

Прежде чем вернуться в кровать, Эд подошел к логову своего отца. Открыл дверь и втянул запах табака и виски, за много лет въевшийся в стены. Подошел к отцовскому деревянному столу. Второй ящик был закрыт на ключ, поэтому он вытащил верхний. Запустил руку и достал кожаный чехол, пахнущий, как новая бейсбольная перчатка. Осторожно положил его на стол и открыл. Заглянул внутрь и улыбнулся, когда наконец увидел.

«Ремингтон-магнум».

Тормоз Эд взвесил его на руке: револьвер тяжело оттягивал ладонь. Молча открыл и увидел, что в барабане осталась одна пуля. Тормоз Эд держал револьвер, как герои его любимых фильмов. Луна, подмигивая, отражалась от его металлического корпуса.

Отнеси его к себе, Эдди.

Он пошел наверх и какое-то время постоял у двери хозяйской спальни, где спала его мать. Прошел мимо гостевой, где спал отец. И кстати, отметил Тормоз Эд, совсем не храпел. Непонятно тогда, почему ему сказали неправду.

Тормоз Эд вернулся к себе в комнату. Посмотрел на дуб во дворе. Тот самый, с болезненной улыбкой. Потом сел на кровать и принялся за яблочный пирог. Доев, стряхнул крошки на пол. Потом спрятал револьвер под подушку и лег в кровать. Посмотрел на часы. 02.17. Закрыл глаза и вспомнил первый фильм о Мстителях. Как все Мстители стали в круг и победили в войне. Потому что они – хорошие парни. Только хорошие парни и побеждают в войнах.

Война близко, Эдди. Друзей нужно защищать. Слушай бабушку.

Часы показывали 02.17

Брэйди Коллинз съежился, прижавшись спиной к холодной деревянной стенке. Что-то его беспокоило. Зуд в руке. Он расчесал место ожога, оставленного Кристофером, но зуд не проходил. А Брэйди все чесался и вспоминал минувший день. Мама забрала его из кабинета директора и привезла домой. Накричала за то, что вмазал этим выскочкам-нуворишам, Кристоферу и Тормозу Эду. Вопила, что больше не позволит ему позорить фамилию. Он же Коллинз, черт побери! Когда они доехали до дома, она приказала ему снять пальто и лезть в конуру на заднем дворе. Летом это было терпимо, но сейчас-то зима. Он умолял не отсылать его в конуру, на что она ответила: когда будешь вести себя как человек, и спать будешь как человек. С того момента из конуры он не выходил. Все из-за Кристофера и Тормоза Эда. Из-за этих отбросов мать снова его ненавидит. Такого он больше допустить не мог. Не мог больше спать в конуре. Нужно любым способом заслужить ее любовь. Дрожа, он вытащил руки из карманов и прижал к груди. Тепло стало согревать ладони, но от зуда не помогало. Он все чесался и чесался, думал и думал. В голове прокручивалась только одна мысль. Раз за разом. Эти мерзкие ничтожества поплатятся за то, что мать снова его ненавидит.

Часы показывали 02.17

Дженни Херцог проснулась. Ей показалось, что в комнате кто-то есть. Она слышала дыхание. Или это ветер? Дженни подумала, что к ней прокрался сводный брат, Скотт, но, оглядев комнату, поняла, что здесь никого нет. Посмотрела на дверь в ожидании, что он зайдет. В тот день из школы ее забрал Скотт, потому что мама была на работе. Дженни умоляла его не говорить отцу, что она ввязалась в очередную драку. Отец не отпустит ее в летний лагерь, если узнает. А лагерь – единственный способ оказаться подальше от Скотта. Поэтому, когда он приказал ей танцевать в обмен на свое молчание, у нее не было выбора. Заставил ее снять одежду. На ней не осталось ничего, кроме повязки на левой руке, закрывающей ожог. Ожог нестерпимо зудел. Она все чесала его, чесала, но облегчения не приходило. Как будто жучки впивались в кожу. Выбравшись из кровати, Дженни подошла к двери. Убрала стул, запиравший дверную ручку. Спустилась на кухню. Достала из ящика нож. Немного почесала лезвием зудящий ожог, проходя как раз мимо комнаты Скотта. На миг представила, как вонзает нож в шею братцу. От этой мысли зуд ненадолго поутих. Она вернулась к себе в комнату и положила нож под подушку. На случай, если к ней ввалится Скотт, как было прошлой ночью. Скажет, что ее пижамные штаны слишком коротки, и отшвырнет их в угол. «Потоп! Потоп! По лужам шлеп».

Часы показывали 02.17

Мэтт сел в постели и почесал руку. Наверное, ему стоило радоваться последним новостям, но почему-то не получалось. После школы мамы повезли его к окулисту. Они рассердились, что сыновья влезли в драку, но узнав, что те всего лишь защищали Кристофера, умерили свой гнев. Итак, Мэтт пришел к окулисту, где его ждала хорошая весть. Раньше предполагалось, что ходить с повязкой на глазу ему придется до лета, но теперь выяснилось, что глаз уже в полном порядке. «Это чудо», – сказал доктор. Мэтт мог прыгать до потолка, радуясь, что Дженни Херцог больше не сможет обзывать его Попкой-Пиратом. Но что-то было не так. Мэтт вспомнил, как Кристофер схватил его за руку. Как жар перетек к нему в руку и добрался до глаза. Конечно, ребятам он про это никогда не расскажет. Они посчитают, что он рехнулся. Но, почесывая руку, он неотвязно думал о том, что глаз ему наверняка вылечил не кто-нибудь, а Кристофер. Эта мысль пугала. Он понимал: если кто-то докопается, то Кристофера могут и убить. И решил продолжать ходить в школу с повязкой, чтобы не вызывать лишних вопросов. Пусть Дженни Херцог хоть до пенсии обзывает его Попкой-Пиратом – ради Кристофера он готов потерпеть. Нужно его защитить. Казалось, от этого зависит судьба всего мира.