– Ты-то серьёзно с ним хочешь остаться или только потому, что позвал?

– Да я ж его так люблю, так люблю, Неличка, что прямо внутри всё щекочется!

– Ну, вот и не бойся ничего! Глаза боятся, а руки делают. Езжай, утрясай и не тяни, а то ещё передумает!

Ирочка спала с лица:

– Нет! Ты его не знаешь, Неля, он не такой, как все! Он честный и он меня любит, и никогда не бросит!

Долго Ирочка изливала Неле свою изболевшуюся душу. Про не благодарных любовников, про крепко пьющую маму, про всю свою изломанную жизнь.

Неля слушала, подложив под щёчку ладошку и неожиданно для себя, всегда сдержанная и гордая Неля, выдала под эту грустную сурдинку Ирочке про все печальные изменения в своей семейной жизни.

Там было всё: вероломный Сенечка со своим греческим профилем (чёрт бы его побрал), сумасшедшая ночь с Рубиком-Рубеном, растерянность от незнания как жить дальше, в каком направлении двигаться в этом не освящённом больше радостью браке.

Ирочка слушала, приоткрыв ро. Ей трудно было уловить умом все сложные перипетии Нелечкиных переживаний, но душа понимала всё и безоговорочно принимала Нелену сторону, Ирочка заочно ненавидела красивого и лживого Сенечку.

Выговорившись, Неля вдруг спохватилась, быстро начала собирать со стола, злобно швыряя в тазик грязные тарелки. Она как будто злилась на себя за минутную свою слабость и рявкнула повелительным тоном:

– Ну что расселась, давай убираться и спать! Завтра вставать рано. За билетами и по магазинам пройтись! – как бы отодвигала Ирочку на исходные позиции их отношений.

– Курить хочется! – закапризничала Ирочка.

– Сейчас пойдём в туалет, там в садике и покурим.

Неля вынула из сумочки сигареты, изящную зажигалку, а Ирочка, неисправимая, хитрая Ирочка, выходя из-за стола, зацепила недопитую бутылку и рюмочки.

Скворечник туалета нашли почти наугад. Ирочка впорхнула первая, выскочила облегчённая, за ней Неля. Но когда Неля вышла, то Ирочки рядом не наблюдалось.

– Неля! Я здесь, за туалетом! Иди сюда!

Неля направилась на голос и наткнулась на Ирочку, привалившуюся спиной к туалету-скворечнику. У её ноги стояла бутылочка и две полные рюмочки.

– Садись, покурим!

Выпили по рюмочке, закурили, пуская в ночь белые облака. Неля привалилась рядом с Иркой к скворечнику, вздохнула и полился над ночной Дарницей чистый тоскующий голос:

– Ничэнька зоряна, свитлая, ясная, выдно, хочь голкы збырай! Выйды, коханая, працэю зморэна хочь на хвылыночку в гай…

Голос креп, звенел и дрожал в ночи. Ирочка сидела поражённая красотой этого голоса, нежностью грустной песни, неповторимостью украинской ночи, которая даже здесь у задней стенки деревянного туалета была неоспорима.

Но вот голос Нели затих, песня иссякла, а они долго ещё сидели молчаливые и потрясённые уже связанные навсегда этой песней и этой, полной откровений, ночью.

Где-то там, в груди, в самом сердце прорастали волшебные горошинки драгоценной дружбы. К Дому шли в обнимку, бережно прокладывая друг другу дорожку в кромешной тьме.

Прощание с Укой рвало душу. Рахиль Моисеевеа смотрела на них глазами брошенной собаки, и всё металась на своих хромых от сумки к сумке, проверяя, упаковывая понадёжней необъятные их баулы.

Казалось, они решили захватить с собой пол Киева. От украинского сала, черешни, вин, горилки до мисочек, керамики, рушников и прочая, и прочая, и прочая.

Неля умудрилась укупить ковер, он лежал посреди комнаты свёрнутый в колбаску и представлял собой большую головную боль.

Наконец, прикатил на такси Виталик, с горем пополам погрузились, еле-еле оторвав от себя Уку, и покатили в Борисполь.

– Надо заехать на «Главпочтамт», перевести Уке денег – строго сказала Неля.

– Не трепыхайся, деньги у Рахили Моисеевны в книжке, стольником вместо закладки уже лежат, дожидаются, когда она на ночь читать примется своего Бальзака – сообщила Ирочка.

– Ты что серьёзно? Ну, ты даёшь, Ирка! Умница ты моя! А я не знала, как это провернуть, ведь из рук деньги Ука ни в жизнь не возьмёт! А так – ищи ветра в поле! Но на почту всё равно заехать надо, я не дотащу всё это до дома, разве что самолёт у самого подъезда приземлится!

Клади, действительно, было до неприличия много, но не из-за этого Неля решила позвонить Сене. Она не могла позволить себе пережить ещё какое-нибудь унижение и попасть в положение мужа, неожиданно вернувшегося из командировки.

На почте в кабинку втиснулись вместе. Ирочка стояла рядом, вытянув к самому Нелиному носу ладошку с пятнадцатикопеечными монетками. В трубке щёлкнуло, и Неля услышала колоритное Сенечкино:

– Алё?

– Сеня! Это я Неля. Ты можешь сегодня встретить меня в аэропорту рейс 38–12, в 16.50? У меня багажа много. Встретишь?

– Я то встречу, конечно, встречу, но почему ты не звонила, Неля? Я только от тёти Веры узнал, что ты у Уки остановилась, я ж переживал!

– Да что переживать, Сеня? Что со мной сделается? Ты же знаешь: у Уки, как у Христа за пазухой! Приеду – всё расскажу, да и кому я нужна: старая, больная хромая женщина? Всё! Пока! Монетки кончаются!

У стойки отправления переводов под строгую Нелину диктовку Ирочка заполняла бланк, в мизерное пространство для письменного сообщения было втиснуто: «Любимой Уке за подмоченную репутацию укропа. В качестве компенсации».

Багаж сдавали со скандалом, ни за что не принимали Нелькин ковёр и всё булькающее и звенящее. Ковёр со скандалом впихнули, а булькало и звенело почти всё: алкоголь, керамика – всё это предстояло тащить с собой в самолёт.

Неля стояла у баулов, сторожила кладь, а у стойки прощались влюблённые Ирочка и Виталик. Ирочкина чёрная голова слилась с Виталиковой пшеничной, образовав одну сумасшедшую голову.

Голова плакала, смеялась и страдала, распадаться на две отдельные головы не хотела. Прозвучала команда на посадку, а эти двое стояли, слившись в прощальном поцелуе, напоминая героев итальянских фильмов. Накал их страсти, заставлял оборачиваться и замедлять шаг, шедших на посадку людей.

Неля нервничала, притопывала ножкой, а Ирочка никак не могла освободиться от обезумевшего Виталика. Его как заклинило, Ирочка из рук просто не выпускалась и всё тут!

Наконец, заплаканная, опухшая Ирочка присоединилась к пассажирам и нагруженная баулом шла, спотыкаясь и беспрерывно оборачиваясь на покинутого Виталика.

Тот стоял с потерянным лицом, во взгляде его сквозило недоумение: как же он мог отпустить от себя Ирочку в далёкий и не понятный чужой город? Таким он и заполнился Неле: обворованный ребёнок, беззащитный перед обстоятельствами, убитый горем красивый украинский парубок!

Меньше, чем через два часа подружки приземлились. Уже заходя в багажное отделение, Неля увидела принаряженного Сеню. Он спешил к ней с розами и сам благоухал, как те розы.