Я подумала, не сказать ли ему о том, что я ухожу, что я уже не полицейский.

Но любовь не принимает условий.

– Прощай, Алан.

Алан снял замшевый пиджак и положил рядом со мной.

Медсестра со «скорой» закатала мне рукав, намереваясь вколоть дозу демерола.

Я покачала головой, спросила:

– Детектива Бенедикта уже доставили из хирургии?

– Еще нет.

Я уставилась в потолок машины, закрыла глаза – и меня повезли в больницу.

Пришли полицейские, чтобы задать мне несколько вопросов. Я велела им убираться к черту. Навестил меня и капитан Бейнс. Он сказал, что для меня всегда найдется место в полиции, если я захочу вернуться.

Я рассмеялась ему в лицо.

Через пять часов Эрба вкатили в палату интенсивной терапии. Я сидела рядом, пока он не очнулся.

– Привет, Джек. – Голос у него был сиплый – результат повреждения связок.

– Привет, Эрб. Мне сказали, что все прошло нормально. Ты будешь владеть рукой, как раньше.

– Значит, с нами все хорошо?

Из моих глаз невольно хлынули слезы, но я постаралась улыбнуться:

– С нами все нормально, дружище.

– Ты же моя напарница, Джек. Ты должна говорить мне, когда я веду себя по-идиотски.

– Возможно, мы оба вели себя по-идиотски.

Он кивнул:

– Не могла бы ты оказать мне услугу?

– Конечно, Эрб.

– Можешь позвонить моей жене и сказать, что я уже не осёл?

Я снова улыбнулась сквозь слезы:

– Думаю, что смогу.

– Скажи ей, пусть принесет пончиков.

– Скажу.

– Две коробки.

– Скажу.

Пришло Рождество. Затем наступил Новый год. Потом День святого Валентина…

Бейнс отказался принять мое заявление об отставке, поэтому я получала скромный еженедельный чек. Потребности у меня были довольно умеренные. Я справлялась.

Эрба повысили до сержанта, и когда он заходил ко мне, то велел называть его не иначе как «сержант». Он поменял «камаро» на «крайслер», они с Бернис провели двухнедельный отпуск в Напа-Вэлли, навещая старых друзей.

Состояние моей мамы улучшалось очень медленно. Она еще не вышла из комы, но уже, казалось, слышала меня. Я говорила с ней каждый день. Даже тогда, когда мне не очень хотелось разговаривать.

– Помнишь, что ты сказала мне, мам? Что нет медалей за хорошо прожитую жизнь? Я думала об этом. О том, что никто не выигрывает. Как ты сказала, выиграть невозможно, потому что финиш – это смерть.

Я погладила мамину руку:

– Так в чем же смысл? В чем цель жизни? Почему мы все так упорно боремся друг с другом в забеге, который никто никогда не выигрывает? И все же ты сказала: мы должны бежать как можно лучше. Смысл не в победе. Смысл в беге. И ты знаешь, мам… я думаю, ты права.

На следующий день я забрала заявление об отставке и вернулась на работу в полицейское управление Чикаго.

И – побежала дальше.