— Нет, не видел я кутти.

Судья рассержен этим кутти, но не дает воли эмоциям.

Он допросил сантехника, электрика, дошел до глухого портного, автора зимнего наряда Шамки.

Непонимающие лица, насмешки. Некоторые чувствуют себя оскорбленными.

— Сааля Машут! До собаки ли тут? Совсем рехнулся! Самим бы не издохнуть!

Судья обратился к госпоже Тондап, к Лоле и Нони, обращался ко всем, кто мог проявить доброту если не к нему, то к собаке. Миссионеров не хватало. Они по долгу службы должны были бы посочувствовать.

Госпожа Тондап:

— Дорогая собака?

Судье в голову не приходило оценивать любимицу в денежных единицах. Однако ее доставили из Калькутты, из питомника рыжих сеттеров. В сертификате указано: производитель — Сесил, матка — Офелия.

— Ля-ма-ма, украли, украли, — всплеснула руками госпожа Тондап. — Наши собаки, Пинг и Тинг, приехали с нами из Лхасы. Пинг пропал. Его украли как производителя. Хороший доход. На тринадцатой миле его потомки стаями носятся. Потом он удрал, но совершенно изменился, совершенно. — Она указала ка Пинга, печально глядевшего на судью.

Дядюшка Потти:

— Кто-то собирается вас посетить, судья-сахиб. Устраняет помехи. Когда-то Гоббо отравил моего Кутта-Сахиба.

— Но меня только что ограбили.

— Ограбили одни, ограбят и другие.

Афганские принцессы:

— Да, знаете, наша афганская собака, знаете, ее украли нага… Вы знаете, они собак едят. Так, знаете, мы нашим рабам пригрозили… Да-да, знаете, у нас были рабы… Мы пригрозили их убить, знаете, если собаку не найдут. Все равно не нашли, знаете… Досада, знаете…

Лола:

— Мы, индийцы, не любим животных. Для нас кошка, собака — чтобы пнуть, обидеть. Бить, мучить… И не уймемся, пока не замучим. Тогда наконец чувствуем себя спокойно: цель достигнута.

* * *

Что он наделал? Он был жесток к ней. Он поместил ее в жестоком, гнусном мире, где выжить невозможно. Горные собаки бхутия — тупые свирепые твари, покрытые шрамами. Они могли ее разорвать в клочья. Она могла забежать в заросли ядовитых цветов, белых, как одеяния Папы Римского, испускающих смертельный аромат. Кобры могли ее укусить, муж и жена, живущие на склоне в Чо-Ойю. Бешеные шакалы, неспособные пить, неспособные глотать, мучимые нестерпимой жаждой, могли вырваться из леса… Два года назад они уже принесли эпидемию бешенства в этот город. Бродячих собак истребляли тогда стаями. Судья обеспечил свой любимице прививку, которую не могли позволить себе бедняки. Три тысячи рупий! Целые семьи умирали, не имея таких денег. В моменты просветления они прекрасно представляли, что их ждет. Власти тогда объявили, что вакцины нет в наличии, чтобы предотвратить бунты.

И он воображал, что спас ее.

Вот как наказан он за свою самоуверенность!

Судья направился к шефу управления безопасности, но страсти не прошли мимо этого садовника-философа.

— Многоуважаемый сэр, я сам большой любитель животных, но в эти суровые времена…

Он прекратил курить свой особый вишневый табак. «В эти суровые времена…» Нация в опасности!

Судья не отставал, и чиновник раздраженно вскинул руки.

— Собака! Судья, послушайте себя, что вы такое говорите! Людей убивают… Чрезвычайное положение! В Дели и в Калькутте ломают голову, что делать, как восстановить законность и порядок… Кто-кто, а вы-то должны это понимать!

Судья забрел в полицию. Как нарочно, как раз в это время откуда-то из глубин полицейского участка доносились вопли, сопровождающие активные действия по защите устоев, иллюстрирующие заботу об охране правопорядка. Судья возомнил, что этот спектакль устроен специально для него, чтобы оказать давление и выудить взятку.

Он смерил взглядом полицейских. Они нагло не отвели глаз. Они загоготали.

— Ха-ха-ха! Собака! Ха-ха-ха! Собака?

И тут же рассердились:

— Вам делать нечего? Нам, по-вашему, делать нечего? Собака!!! Уходите.

Может быть, им известно имя человека, задержанного по подозрению в ограблении Чо-Ойю? Где он живет?

— Какого человека?

Обвиненного в краже оружия… У него нет претензий к полиции, но жена и свекор этого человека приходили к нему…

Не было такого человека, никого они не задерживали. Судья по-иному воспринял вопли допрашиваемого и поспешил удалиться.

* * *

Судья не мог придумать для человечества достаточно жестокого наказания. Человек ни в коей мере не равен животному. Человек — вонючая тварь, испорченная, развращенная, а это существо жило на земле, не причиняя никому вреда. «Смерти мы достойны». Судья дрожал, вибрировал.

* * *

Мир потерял Шамку. Мир потерял красоту, потерял всякую привлекательность. И Шамка страдала, потеряв этот мир.

Судья потерял свой лоск, обаяние, влияние. Огрызки вежливости, «сэр-сахиб-хузур», но он понимал, что о нем думают. Вспомнились годы службы, ушедшее влияние, увядшее под действием мизантропии и цинизма.

— Шам-Шам-Шам… Шамашка-барашка-милашка… Шама-Шама-Шама… Кашка-растеряшка… Котлетка-конфетка…

Судья звал свою любовь, тряс поводком, звякал цепочкой, ожидая, что вот сейчас она вырвется из кустов, бросится к нему… Он вспоминал, как кормил ее, как она носилась по саду, как они грелись в постели…

* * *

Сумерки. Патруль проверяет соблюдение комендантского часа.

— Вернитесь, сэр, — требует солдат.

— Уйди с дороги! — строго приказывает судья, напирая на британский акцент. Но солдат не отстает, и судье приходится вернуться домой, изображая пристойную неспешность.

Судья удаляется, мурлыча под нос ласковую песенку, осыпая любимицу шутливыми прозвищами.

Солдат сопровождает его до ворот, дивится услышанному, вечером, в коммунальной казарме для женатых военнослужащих, делится впечатлениями с женой. Странные вещи творятся на свете!

— Что такое? — живо реагирует молодая, все еще очарованная канализацией и кухней нового жилища, чутко воспринимающая все новое.

— Да эти старые маразматики и их питомцы… собачки…

Они почти тут же забыли о судье и об этом обмене репликами, потому что армия все еще снабжается неплохо, и жена сообщила, что им дали столько сливочного масла, что хватит и семейству, хотя это, конечно, и не разрешено. И что бройлеры-то обычно чуть за полкило и уж никак не больше килограмма, а их снабжают полуторакилограммовыми — никак снабженцы в них воду впрыскивают, чтобы вес нагнать.

Получившая подкрепления полиция гоняется за парнями из фронта освобождения, прочесывает отдаленные деревушки, искореняет поддержку Горкаленда в среде марксистов и членов Конгресса. Она прочесывает чайные плантации, управляющие которых отбыли в Калькутту.