Назавтра он ждал часа, когда начнется обеденный перерыв, и больше всего боялся, что та женщина зашла в посластичарницу так же случайно, как и он, а увидев ее за тем же столиком, вдруг рассмеялся, подошел к ней и сказал:

— Я чертовски скучал…

Когда он пригласил ее за город в маленькую корчму в горах и сказал, что не может бывать с ней в городских ресторанах — «Зачем давать пищу для сплетников, я человек семейный», — Лада посмеялась:

— Вы человек семейный, а я из породы грешниц, так что все поначалу складывается так, как и принято в конце тридцатых годов двадцатого века.

— Вы не похожи на грешницу.

— А вы не похожи на семейного.

— Почему?

— Потому что семейные перед тем, как приступить к решающему штурму, начинают рассказывать о том, какие прекрасные у них жены, какие они верные друзья и заботливые матери. Обычно говорят об этом после третьей рюмки, перед тем как положить руку на колено своей спутнице.

Везич почувствовал, как по-разному два его «я» восприняли слова Лады. Первый Везич, полицейский по профессии, отметил, что женщина точно знает то, о чем говорит. Это не с чужих слов. Не от подруги. Он сразу же связал слова Лады с морщинками вокруг глаз, на которые обратил внимание в первый день их встречи. Второй Везич, просто Петар Везич, испытал тяжелое чувство ревности: «Сколько у нее было таких разговоров с семейными мужчинами?!» Но неожиданно появился третий Везич, странно совместивший в себе и первого и второго. И этот третий Везич сказал себе: «Наверное, это форма защиты. Ведь я обидел ее, упомянув про семейность. Я обидел ее, пригласив за город, сюда приглашают только за тем, чтобы после легкого ужина подняться в номер на втором этаже, здесь паспортов у постояльцев не требуют. Никакая она не грешница. Просто защищается, но делает это больно».

— И часто вам говорили семейные мужчины о своих прекрасных женах?

Лада подняла глаза к потолку, наморщила лоб и стала загибать пальцы. Губы ее смешно шевелились, произнося имена мужчин беззвучно, но так, чтобы можно было угадать, какие имена она называла.

— Шестеро. Седьмой оказался чудовищем — он с самого начала жаловался на свою благоверную, называл ее ревнующим крабом и все время смотрел на дверь кабака. У бедняги, видимо, уже были прецеденты с его дражайшей половиной. Когда я спросила, отчего бы не развестись, он ответил: «Но ведь у меня семья…»

— Знаете, мне что-то не очень приятно слушать ваши откровения.

— Думаете, мне очень приятно слушать предупреждения о вашем семейном положении?

— По-моему, в том, что мужчина сразу говорит о семейном положении, есть своя честность — он не хочет ничего обещать.

— А разве кто-нибудь чего-нибудь просит? Или вы считаете, что только мужчине может нравиться женщина? Женщина, по-вашему, такого права лишена?

— Плохо-то, оказывается, не мне, а вам, — сказал Везич, вспомнив ее вопрос во время их первой встречи.

— Почему? Плохо, если я это ощущаю. А я не ощущаю. Я плыву. По течению. Любуюсь берегами. На облака смотрю.

— И вам не хочется выйти замуж?

— Как сказать… Замуж ради того, чтобы замуж, нет. А те мужчины, которыми я была увлечена, сразу же сообщали мне о своем семейном положении.

— Разве нет холостых сверстников? Вам сколько лет?

— Двадцать шесть. Сверстники есть. Но с ними скучно. Женщина раньше умнеет. Я умнее моих сверстников, а выходить замуж только для того, чтобы ложиться в постель по закону, не знаю, по-моему, это подло…

— Значит, лучше быть любовницей умного женатого, чем женой глупого холостяка?

— Конечно, — ответила Лада. — Вы только вслушайтесь в слова «жена» и «любовница». Это замечательно звучит — любовница. А что такое жена?

— Это Чехов объяснил.

Лада засмеялась:

— «Жена есть жена»? Вы об этом?

— Я, между прочим, разведен.

— Слушайте, милый Петар… Честное слово, я не буду навязываться вам в жены. Я обычно вижу только того, кого мне хочется видеть. И денег у вас просить не стану — из-под маминой палки я выучила три языка, и мне хватает на жизнь.

— А коли я попрошу вас стать моей женой?

— Не рассердитесь, если отвечу правду?

— Не согласитесь?

— Не соглашусь.

— Почему?

— Я же сказала, мне хочется плыть, как плыву, и на облака смотреть.

— Вам бы хотелось встретиться со мной еще раз?

— Да. А вам?

— Очень.

— Почему?

— Вы красивая.

— Вы тоже.

— Это что, имеет значение для женщины?

— Господи, огромное! Первое время красивому даже глупости прощаешь.

— Когда я вас увидел, мне покойно стало, хорошо… Да, — спохватился он, — я вот тяну и тяну вино, а вы и не пригубили.

— А я вообще не пью.

— Плохо.

Лада засмеялась.

— Что вы? — спросил Везич.

— Ничего…

— Нет, действительно, что?

— Не знаете, как трезвую женщину пригласить в номер?

Везич озлился внезапно.

— Это я умею. Слишком даже хорошо умею.

Когда хозяин харчевни начал тушить свечи и они остались одни в маленьком деревянном зальчике, Лада сказала:

— Только, бога ради, не зовите меня наверх. Лучше поедем ко мне.

…Ночью Везич решил, что встреча с этой женщиной была первой и единственной. Но утром, проснувшись, он сразу же вспомнил ее лицо и ее голос, вспомнил то, что она говорила ему, и вдруг странное чувство овладело им: он ощутил ее как некую часть самого себя; он так же, как и она, не хотел врать и так же, как она, хотел быть самим собой, но продолжал жить, разделенный надвое, в то время как Лада была тем, кем была, и жила так, как ей хотелось жить.

Он набрал номер ее телефона и сказал:

— Доброе утро.

— Это для вас доброе утро, я уже три часа как делаю дурацкие переводы.

— Хотите меня видеть?

— Черт его знает, — ответила она, подумав. — Больше да, чем нет.

— Встретимся в посластичарнице?

— Встретимся.

Он увидел ее — а он очень боялся ее увидеть, опасаясь, что сегодня она покажется ему обычной, но она была еще красивее, чем вчера, — и сердце у него сжалось, и он подумал: «А ведь я люблю ее, ей-богу, люблю!» Поначалу ему было неважно, любит ли его она; он был счастлив, потому что смог ощутить то чувство, которое, казалось, навсегда утеряно. И лишь потом, по прошествии месяцев, когда она дважды отказалась выйти за него замуж, он впервые подумал: «А ведь она меня не любит…»