Во время заключительного штурма индонезийцы должен были нести по два баллона с кислородом. Предполагалось расходовать кислород на уровне двух литров в минуту с самого момента выхода из лагеря. Шерпам надлежало внести наверх еще по три баллона для всех участников. Шерпы также шли на кислороде. Условия на горе оказались непростыми: тропежка отнимала очень много сил. На участке от 8 100 до 8 600 метров снега было по колено, а местами – по пояс. На маршрут мы выходили первыми, и, помимо всего прочего, нам предстояло самим закреплять все перила. Мы с Башкировым и Виноградским решили нести на подъеме по два баллона кислорода и велели шерпам взять еще по два баллона для каждого из нас.

Использовать кислород я решился по трем причинам. Строго говоря, я не то чтобы категорически против использования вспомогательного кислорода. Хотя, несомненно, в 1996-м году неспособность клиентов и гидов идти без кислородных аппаратов стала одной из главных составляющих трагедии.

Первой причиной, из-за которой я решил идти с кислородом, было мое здоровье. За осень и зиму 1996-го года я взошел на три восьмитысячника. Январь, февраль, март 1997-го года я провел в интенсивнейших тренировках. Накануне зимнего сезона я попал в аварию, и до сих пор меня не покидали сомнения, смогу ли я теперь адекватно переносить высоту. Мой тренировочный цикл перед началом экспедиции оказался сорван: мне нужно было восстановиться после нескольких операций. К тому же слишком много времени отнимали организационные вопросы при подготовке экспедиции. Я не ощущал в себе того запаса сил, который был у меня перед экспедицией 1996-го года. В довершение всех неприятностей, за неделю до восхождения у меня вздулся флюс и разболелся зуб, который потом пришлось удалить. Окончательно я выздоровел уже во время штурма вершины.

Вторая причина была связана с графиком акклиматизации нашей экспедиции. В 1996-м году накануне восхождения я успел активно поработать на высоте, участвуя в провешивании перил до самой Южной седловины. На этот раз из-за нехватки рабочей силы мы не провели там даже предварительной ночевки. А ведь это, с моей точки зрения, ключевой этап акклиматизационной программы. Сутки, проведенные на высоте 7 900 метров, дают возможность организму адаптироваться к непростым окружающим условиям. Использование или не использование кислорода непосредственно при штурме вершины, на мой взгляд, не столь существенно. В данной экспедиции у меня не было возможности акклиматизироваться на 7 900 метрах, и я не был уверен в том, что успел привыкнуть к такой высоте.

Третьей причиной стало плохое состояние маршрута. На всем его протяжении глубина снега составляла от шестидесяти до ста сантиметров, в то время как у нас было лишь восемь работоспособных шерпов, которым предстояло устанавливать резервный пятый лагерь. Им было не под силу и тропить, и тащить грузы. В таких условиях тропежка является очень тяжелой, изматывающей работой. На Южную седловину поднялось восемь шерпов. Лишь двое из них, Апа и Аава, должны были идти с нами дальше, к вершине. Остальным было велено заносить грузы в пятый лагерь на высоте 8 500 метров. Апа по-прежнему убеждал меня, что об установке резервного лагеря он позаботится сам, и мне об этом не надо беспокоиться. Мы с Башкировым и Виноградским понимали, что нам придется беречь кислород, и были готовы работать без него. Кислорода было в обрез. При умеренном его потреблении расход составляет примерно два литра в минуту, и тогда баллона хватает на шесть часов. Можно, конечно, тратить по одному литру в минуту, и тогда срок удвоится. Нам же предстояло поднимать наверх грузы и прокладывать путь в глубоком снегу. Ясно было, что впереди нас ожидает тяжелая работа.

26-го апреля в полночь мы покинули Южную седловину и отправились наверх. С момента выхода я шел на кислороде, расходуя его по литру в минуту. Я поднимался первым, одновременно прокладывая тропу для остальных. Мне казалось несправедливым заставлять шерпов с их тяжелой поклажей идти первыми. Тропить было тяжело, снегу было чуть ли не по пояс, и поднимались мы медленно. Башкиров и Виноградский пока берегли силы и шли вслед за индонезийцами. Дойдя до 8 300 метров, я понял, что мы идем не быстрее, чем в прошлом году. Я шел первым, Апа держался за мной, но остальные отставали. Я прокладывал путь до высоты 8 600 метров. После девяти часов такого подъема я вышел на Южную вершину, чувствуя, что сильно устал.

Поднимаясь вслед за мной, Апа закрепил перила на крутом участке от 8 600 до 8 700 метров, непосредственно перед Южной вершиной. Все участники поднялись на Южную вершину в одиннадцать утра. Я обсудил с Апой сложившуюся ситуацию. Он предложил поменяться ролями, сказав, что теперь первым пойдет он. Я спросил у него, где веревка. «Веревки больше нет», – ответил он. Я был сильно утомлен тропежкой и не мог продолжать путь, откапывая и связывая концы старых веревок. Работа на такой высоте очень быстро приводит к психологическому и физическому истощению. Поначалу я просто не понял его слов. «Так где же веревка?» Апа ответил, что все, что он взял с собой, ушло на последние сто метров маршрута, которые обычно перилами не провешивают. В этом он, конечно, был прав: снег здесь грозил обвалиться, и поэтому этот участок обязательно нужно было обработать, чтобы обезопасить себя на спуске. На такой высоте всегда приходится балансировать на грани возможного. Вещи, о которых внизу ты едва задумывался, наверху становятся определяющими, от них целиком зависит успех всей экспедиции. Можно отчаяться и опустить руки, а можно попытаться справиться и с этими трудностями. Не раз и не два меня внизу заверяли, что со снаряжением у нас полный порядок, а теперь я не знал, что и делать.

Апа предложил спуститься в лагерь и принести веревку. Но было уже слишком поздно. Время шло, и теперь нам предстояло выбирать: либо рискнуть и пойти к вершине, либо возвращаться назад. Тогда Апа, понимая, что допущенная ошибка им ошибка может сорвать всю экспедицию, решился на смелый шаг. Он в одиночестве вышел наверх и обработал маршрут с помощью оставшейся у нас сорокаметровой веревки и выкопанных им из снега обрывков старых перил. Я очень благодарен ему, поскольку за это время успел передохнуть и почувствовал, что силы стали возвращаться ко мне.

Со слов Давы мы поняли, что на 8 500 метров уже доставлены палатка и запас кислорода. Апа закрепил перила до верха ступени Хиллари. Наши участники пока находились в хорошей форме. Чуть позже половины первого Апа поднялся на ступень Хиллари. Изменений в погоде не предвиделось, резервный лагерь уже стоял. Это определило исход дела. Мы с Башкировым и Виноградским все же решились на штурм, хотя и прекрасно понимали, что достичь вершины сумеем лишь часам к трем, не раньше.

Мизирин шел медленно, зато вполне самостоятельно. Асмуджино передвигался нормально, но вид у него был, как у зомби. Его мысли, казалось, витали где-то далеко. Ивану подъем также давался с трудом, координация ухудшалась, но все же он был в состоянии воспринимать происходящее. Мизирин, как мы полагали, был наиболее вероятным кандидатом на успех. Все индонезийцы упрямо шли к цели, каждый из них стремился во что бы то ни стало покорить вершину. Поначалу я собирался продолжать восхождение только с одним из них, а остальных повернуть обратно. Но меня уговорили отложить окончательное решение до ступени Хиллари. Асмуджино, чье психическое состояние беспокоило меня больше всего, шел под присмотром Виноградского. Мне хотелось, чтобы с ним рядом был врач.