— Отец вернется скоро, — говорю, не сводя глаз с Милы, — он не любит ужинать, когда вокруг него возня и шумит кухонный комбайн.

— Папа сегодня задержится.

— Мы же торт собирались делать?

Нарочно делаю вид, что не понимаю, что происходит.

Но когда первый шок проходит, я завожусь опять, и на этот раз с пол-оборота.

Мне не хочется, чтобы эта женщина была здесь. Она словно живой укор всем глупостям, которые я успела натворить. И огромный тройной восклицательный знак о том, почему нужно держаться подальше от Бармаглота, даже если он выглядит как мужик мечты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потому что на месте Милы может оказаться абсолютно любая женщина, которая потеряет бдительность и позволит себе влюбиться в этого кобеля.

— Алиса, — через силу выталкивает из себя Мила, изображая что-то похожее на кивок. — Не беспокойся, я уже ухожу.

— Спасибо, — так же сквозь зубы цежу я. Улыбаюсь, хоть это скорее нарочитая злая усмешка.

Может, я и стерва, и меня ни капли не трогают ее крокодиловы слезы, но правда не знаю, как после всех ее взглядов, прозрачных и совершенно прямых намеков, можно приходить к моей матери и жаловаться, что ее муж гуляет по бабам.

Это выше моего понимания.

Мать все-еще пытается меня одернуть, потому что, хоть Мила уже идет в коридор, мои ноги несут меня следом. Как будто хочется самой убедиться, что она одела свои дорогущие сапоги, пальто, забрала сумку от «Луи Виттон» и убралась на хер из дома моих родителей. Потому что это моя территория, мое безопасное место, моя мать, черт поддери! А у нее есть Бармаглот, и пусть не тащит сюда свое семейное дерьмо, словно это какой-то туалет!

— Алиса, — мать придерживает меня за локоть, не дает сделать следующий шаг, и у Милы появляется преимущество, чтобы сбежать.

Оглядываюсь на маму, и она медленно, но решительно качает головой — нет, этого не нужно делать.

— Я просто…

— Хвати! — повышает голос мать.

Впервые за кучу лет.

Я даже не сразу понимаю, почему она защищает не меня.

— Алиса, прекрати вести себя, словно ты — не моя дочь, а маленькая ядовитая дрянь.

Невольно отшатываюсь.

Коридор в квартире моих родителей просто огромный, в нем можно запросто ездить на миниатюрном дамском автомобиле, но прямо сейчас мне кажется, что стены тоже ополчились на меня и начинают сдвигаться, хмуря невидимые брови.

Но вместо того, чтобы прислушаться к предупреждению, я начинаю тянуть на себя эту невидимую леску струны, натягивая ее до болезненной рези в ладонях. Пока она, наконец, не лопается, издавая беззвучный печальный вздох по моему окончательному падению.

— Мам, я не хочу, чтобы она здесь была, поняла?! — Мне больно дышать и слезы уже жгут глаза, потому что сдерживать их уже невозможно. — Пусть больше никогда не приходит! Пусть просто исчезнет из нашей жизни! Пусть… они оба просто исчезнут из моей жизни!

Меня так сильно ломает, что я даже не сразу понимаю, что говорю.

О чем говорю.

Время для осознания пары роковых слов нужно не только мне, но и еще двум женщинам, одна из которых, уже одетая и с поправленным макияжем, появляется в другом конце коридора и теперь уже сама идет ко мне навстречу.

Мать сначала пытается встать между нами, но я сама отодвигаю ее рукой.

Хоть мне очень страшно под холодным безжалостным взглядом Милы.

— Марк встречается с молоденькой красоткой, ты знала? — говорит Мила, наклоняясь к моему лицу совсем немного, но достаточно близко, чтобы обдать меня роскошным терпким ароматом лилий. — Точнее, он снял ей квартиру и теперь они живут там вместе.

Переехала… к нему?

Я невольно сжимаю в руку связку с ключами, на которой до сих пор висит ключ от холостяцкой квартиры Бармаглота.

Сердце странно сжимается.

Мила выжидает мою реакцию, и, судя по ядовитой ухмылке, я не даю ей повода для разочарования.

Миллер живет со своей новой «Заей»?

— Это не правда, — говорю вслух, и мне плевать, что это странно выглядит.

— Это — правда, — скалится Мила.

В эту секунду где-то на периферии фокуса моего внимания появляется огромная черная туча зависти к этой женщине. Пару минут назад она выглядела как размазня, а теперь от ее холодности и железной воли хочется закрыться бетонными стенами.

Неудивительно, что она столько лет рядом с Бармаглотом.

Нужно быть «Милой», чтобы переносить все это — и не превратиться в соплю.

— А ты думала, что его желание тебя трахнуть — оно от большой любви? Что это все на самом деле чистое и светлое, укрыло сорокалетнего мужика на всю жизни? Что ты его клин в башке?

Слава богу, мне хватает ума не сказать: «Да».

Но что толку, если именно это я и думаю?

— Мила, я думаю, тебе лучше уйти. — Мама тяжело и устало вздыхает где-то у меня за спиной.

— Конечно, Таня, только скажу еще пару слов твоей дочери. Поверь, ей это пойдет только на пользу. Но тебе лучше уйти, потому что если бы у меня была дочь, я бы не хотела вот так среди бела дня узнать, что она тягается с женатым мужиком, которому по возрасту положено вытирать ей сопли, а не вставлять член между ног!

Мать берет меня за руку.

Безмолвно.

В нашей с ней Вселенной этот жест всегда означает: «Я буду рядом, если нужна».

Но Мила права — этот разговор нужно закончить не троеточием, так что я лишь пожимаю пальцы матери и немного веду плечом, чтобы она поняла — эту битву я в состоянии выдержать, и будет лучше, если она уйдет, чтобы не получить рикошет.

Оставшись наедине, мы с Милой смотрим друг на друга.

Кто выстрелит первым?

Снова она или теперь моя очередь?

— Ты — просто игрушка, — чуть понизив тон, говорит Мила. — Не что-то особенное, не важный человек, не звезда на небосклоне его жизни. Ты — просто куколка, которых у Марка десятки. Просто сопротивляешься чуть больше остальных, поэтому ему интересно. Все мужики — хищники. Им скучно жить, когда лань поймана и перестала сопротивляться. Им нужно охотиться, особенно, если они хотят и могут.