Открывавший дверь слуга едва ли не прыгал от нетерпения.

— Господин, позволь отлучиться на часик. На площади ведьму жгут.

— Иди, — буркнул Рамон. Нашел на что смотреть. Впрочем, чернь — она и есть чернь. Чем страшнее зрелище, тем интересней. Дети, жестокие дети, и всегда такими останутся. Повели тогда Хлодий разбойников лошадьми разорвать, мужики бы до сих пор парня на руках носили. Хотя, может, и к лучшему, что до такого не додумался. Надо бы в замок съездить, поглядеть, как дела идут. Может, и с Лией, ей, помнится, там понравилось.

Он закрыл дверь в комнату, обернулся к девушке. Испугался: бледная, глазищи огромные, вот-вот заплачет.

— Что случилось?

— Ты же слышал… ведьму жгут. Опять…

— И что с того? — изумился рыцарь. — Туда и дорога, нашла из-за чего переживать.

Шагнул ближе, раскрывая объятья. Дурочка маленькая, расстроилась из-за такой ерунды.

Она попятилась.

— Погоди… Ты серьезно? Туда и дорога?

— Ну да. Ведьма, любая ведьма — это зло, природа у них такая. Загубит кого-нибудь непременно, не сразу, так когда в силу войдет.

— Вот как… А давай всех мужчин казним? Как насильников? Природа у них такая, кого-нибудь непременно, не сразу, так… — Она судорожно вздохнула, как всхлипнула.

— Не смешно.

— Мне тоже.

Да что с ней? Какое девочке дело до ведьм, пропади они пропадом! Рамон придвинулся ближе, навис сверху:

— Ты хоть понимаешь, кого пытаешься защищать? Они — само зло!

— Неправда!

— А ты знаешь, каково хоронить братьев одного за другим? И знать, что… — Рыцарь осекся. Отвернулся, уставился в окно на оживающий после зимы сад. Чуть не сорвался, нельзя так. Как бы он ни ненавидел это племя, срываться нельзя. Иначе придется рассказывать все до конца. И будет девочка жалеть не несчастных ведьм, а его. Только этого не хватало.

— Знать — что?

— Ничего.

— И все-таки?

— Я сказал — ничего! — рыкнул Рамон, не оборачиваясь. — Моя бы воля, собрал бы и спалил собственноручно. Всех.

Она замолчала. Надолго. А потом сказала — негромко, точно ничего уже не имело значения:

— Тогда начни с меня.

Рамон медленно развернулся. Она в своем уме?

— Ты же хочешь — всех под корень, собственноручно, так? — закричала Лия. — Ну так начни с меня! Я же зло, верно? Природа такая… Разложи костер — и вперед! Справиться я с тобой не смогу — да и пытаться не буду. И…

— Замолчи. — Он подошел ближе, взял за плечи. — Не надо. Хорошая моя, не шути так. Не надо…

Лия плакала, беззвучно, не отводя взгляда от его глаз.

— Я видящая.

— Ведьма…

— Ведьма.

Он уронил руки, шагнул назад, все еще не веря до конца. Ведьма…

— Не бойся, — криво улыбнулась девушка. — Я тебе ничего не сделаю.

Рамон покачал головой:

— Больше, чем сделала одна из вас, не суметь уже никому.

— Не знаю, что она сотворила, — но в чем провинилась я? В том, что такой родилась?

— Ты не сказала.

— Ты не спрашивал.

— Так я не знал, о чем спрашивать!

Она обещала, что будет сниться. И… Интересно, что она видела из тех снов. Подглядывала? Он сказал, что не против — но ведь тогда и мысли не было, будто она всерьез? Вот просто так, забраться в самое сокровенное, как к себе… Интересно, что она еще сделала — так же, втихушку. Приворожила? Да нет, ерунда, зачем бы ей. Или…

— Господи, знал бы с самого начала, я бы…

— Ты бы никогда не стал совокупляться с ведьмой?

Рамон застыл.

— Уйди, — сказал он наконец, тяжело глядя сверху вниз. — Уйди. Пока я еще могу… не тронуть тебя.

Лия подняла руку к шее, точно задыхаясь, дернула бусы. Зеленые шарики рассыпались, покатились по полу. Хлопнула дверь.

Рамон грохнул стулом о камень стены, еще и еще, пока в руках не остались обломки. Сполз на пол, собрал в ладонь переливчатые бусины. Долго-долго сидел, разглядывая ровные зеленые шарики. Время словно вернулось назад — туда, где ему было пятнадцать и проклятье явило себя размозженным копытами лицом брата. И снова вокруг оставался лишь страх, и отчаяние, и обида — за что? Его — за что? И не к кому было взывать о том, что так нечестно, все уже решено и срок отмерен там, где отмеряются людские судьбы, оставалось лишь смириться. Только смириться не получалось — как и тогда. Разве что сейчас плакать он уже не мог.

Бусины одна за другой скатились на пол. Рамон поднялся и, не дожидаясь, пока вернется слуга, пошел седлать коня. Здесь делать больше нечего.

* * *

Когда господин внезапно вернулся в замок — смурной, рычащий на всех и вся, Бертовин не стал ничего спрашивать. И без того понятно: с девчонкой разругался. Пусть их, милые бранятся — тешатся только, недели не пройдет, обратно полетит. Но неделя прошла, а за ней еще одна, а Рамон не только никуда не собрался, но и приобрел неприятную привычку надираться по вечерам. В один из таких вечеров воин без приглашения зашел в комнату воспитанника, молча взял со стола кувшин и шарахнул его о каминную решетку. Пламя взвилось, зашипело. Бертовин ожидал взрыва, но рыцарь только усмехнулся:

— В погребе еще много.

— Не знаю, что там у вас случилось, — сказал Бертовин. — И знать не хочу. Но тебе не кажется, что спиваться из-за бабы — чересчур?

— Не успею. Спиться не успею, — пояснил он в ответ на поднятую бровь.

— Неважно. Заняться больше нечем?

Рамон подпер кулаком подбородок:

— Представляешь: нечем. Все время столько дел было а сейчас… Ну смотри: все идет само собой, я не нужен. Можно было бы у Хлодия дела отобрать — но он справляется, чего парня дергать? По пирам-охотам ездить — еще быстрее сопьюсь. Мельницу хотел ставить — так опять же с мастером договорился, даже задаток дал. А работать начнут после того, как паводок сойдет, не раньше. Эдгар бы трактат какой писать сел, но я не книжник.

Бертовин представил рыцаря с отсутствующим взглядом корпящим над трактатом и улыбнулся.

— Вот-вот, — кивнул Рамон. — Мне тоже смешно.

— И что теперь: так и будешь сидеть, костлявую ждать?

— Получается, так. — Он помолчал, заглянул в пустой кубок, поморщился. — Ну вот скажи, зачем добро было переводить?.. Так боялся, что не успею, оставлю Хлодию разор полный, загонялся… А теперь только и остается, что сидеть и ждать ее — костлявую.