в «подлинное» учение Аристотеля, сторонника геоцентрической модели мира и представителя рационального научного метода, который мог обходиться без «Бога» и трансцендентной веры. Подобный трудный путь прошли аль-Кинди (ок. 873), аль-Фараби (ок. 950), Авиценна (скончался в 1037 г.), Ибн Баджа (скончался в 1138/39 г.) и Аверроэс (скончался в 1198 г.). Их ортодоксальные критики были убеждены, что такая рационалистская философия уничтожает целостность мусульманской веры.

С VIII по XII в. ряд мыслителей были обвинены в ереси и атеизме и даже подверглись преследованиям. Они были вынуждены постоянно менять место жительства; из Испании они уезжали в Северную Африку, в Египет, Сирию и Персию. Они направлялись на Восток, как и многие из христиан в VI в. и в XII–XIII вв., поскольку думали и мыслили они не по принятым нормам. Их труды запрещались и сжигались, а они сами приговаривались либо к ссылке, либо к смертной казни.

Арабские ученые были не одиноки в своих исканиях. Подобная жажда познания неизведанного была характерна и для Запада. Ученые Запада и Востока встречали друг друга на полпути, буквально и в переносном смысле. Толедо, город разных вер, где проживали мавры, евреи и испанцы (находившийся под мусульманским правлением с 712 по 1085 г.; в XII в. здесь все еще был в ходу арабский), был особенно привлекателен для интеллектуалов Западной Европы по причине того, что архиепископ Раймунд I (1126–1151) основал в городе школу переводчиков. Раймунду повезло с помощником – архидиаконом Доминго Гундисальво, новообращенным христианином из евреев. С арабского на латинский язык были переведены основные труды Аристотеля, а также великих мусульманских и еврейских философов и религиозных мыслителей, таких как аль-Кинди, аль-Фараби, аль-Баттани, Авиценна, Ибн Габироль, аль-Газали.

На примере Толедо Европа смогла понять, что знание не имеет границ, что оно универсально, что оно дело всего человечества, без учета расы и религии. В Толедо арабы, евреи и греки трудились совместно с испанцами, французами и немцами, со славянами с Балкан и, не в последнюю очередь, с англичанами. Аделяр Батский, один из первых ученых Западной Европы, непосредственно изучавший природу, вероятно, тоже побывал здесь. За ним гостями города стали Роберт Честерский, Даниэль Морли и Альфред Сарешельский. Из Италии приезжали Платон Тиволи, Герард Кремонский, Иоанн из Брешии. Фландрию представляли астролог Анри Бат и переводчик с арабского на латынь Рудольф из Брюгге, Францию – эмиссары Петра Клюнийского и ученых Шартрской школы. С Балкан приезжал Герман Каринтийский. Из Южной Франции – известные еврейский врач и переводчик Моисей ибн Тиббон и астроном и врач Яков бен Махир ибн Тиббон. В Толедо, в столь благоприятной для творчества обстановке, Гундисальво сделал первую попытку примирить богословие Августина и Авиценны.

Толедо не представлял собой исключения; существовали целые области, такие как Прованс, Северная Италия и Сицилия, которые из-за своего открытого характера стали форумом для обмена идеями и текстами. Открытые города Милан, Пиза, Монпелье, Салерно, Неаполь и Палермо были кроветворными клетками в кровеносной системе европейской интеллектуальной жизни.

Но когда эти открытые области закрыли и их контакт с мусульманским миром, тоже страдавшим от «сужения артерий», был также прерван, вся структура интеллектуальной жизни Европы резко изменилась. В то время как в XII – начале XIII в. пути сообщения еще были открыты, в позднем Средневековье они были заблокированы.

Под тяжелым грузом знаний, осознавая, что целый круг проблем ожидает решения, европейские мыслители отступили на территорию, границы которой теперь отмечали Оксфорд, Брюссель, Кёльн и Базель. Лишь позднее она распространилась до Кракова, Праги и Вены, центром ее стал Париж. Для интеллектуалов уже было невозможно оттачивать свои умственные способности, отправляясь в путешествия по миру, в том числе и на Восток, из которых они возвращались с новыми впечатлениями. Интеллектуальная жизнь теперь сосредоточилась в университетах. Публичные диспуты с катарами, вальденсами, иудеями или теологами восточной церкви были также больше невозможны вследствие изменения церковного и общественного климата. Однако в несколько измененной форме, при соблюдении строгих правил, предписанных церковью, схоластические диспуты теперь устраивались в университетах, что стало отличительной чертой школярской жизни Средневековья. Университет был учреждением, в одно и то же время ограничивавшим активность студентов и поощрявшим ее. Университет был бастионом веры, твердыней папской церкви, инструментом королей, прелатов и монашеских орденов. В них проходило подготовку новое клерикальное сословие, академически образованные эксперты и церковные чиновники. Специалисты в церковном каноническом и гражданском праве становились ценными помощниками для обретавшей силу и влияние папской церкви и для западных монархий.

Однако университеты были и оазисами свободомыслия. В их аудиториях все «запретные» вопросы можно было открыто обсуждать и критиковать. Едва ли была какая-либо животрепещущая проблема, касавшаяся Божия бытия, мира и церкви, христианства и догматов, которая не обсуждалась бы в университетах XIII–XIV столетий.

Для папства университеты были предметом их надежд и причиной их глубокого недовольства, что можно проиллюстрировать на двух примерах. Университет Болоньи получил от папы статус «учителя Европы». В Булле 1220 г. папа Гонорий III с благодарностью признал, что из Болоньи выходят «правители, что управляют христианским народом»; это был намек на специалистов канонического права, которыми была известна Болонья. В 1290 г. на церковном соборе в Париже выступил папский легат с суровой критикой Парижского университета. Легатом был не кто иной, как Бенедетто Гаэтани, будущий папа Бонифаций VIII. Он укорил профессоров университета в том, что они много возомнили о себе и выставляют напоказ свою мудрость перед Папской курией. «В Риме мы считаем их скорее глупыми, чем невежественными, людьми, отравившими не только себя своим учением, но и весь мир. Вы, мэтры Парижа, сделали вашу науку и доктрины предметом насмешек… Все это пустое… Для нас ваша слава просто глупость и мираж… Мы запрещаем вам под угрозой потери вашего высокого положения и вашего достоинства обсуждать привилегии нищенствующих орденов, будь то открыто или тайно». Гаэтани пришел в ярость, услышав о поддержке, оказанной университетом французским епископам, выступившим против буллы Ad fructus uberes, которая подтверждала право священников нищенствующих орденов принимать исповедь, что, как считало приходское духовенство, было его прерогативой. Гаэтани настаивал, что мэтры Парижа не имеют право вмешиваться в подобные дела: «Римская курия скорее закроет Парижский университет, чем отзовет эту привилегию. Бог нас призвал не для того, чтобы становиться мудрецами и производить тем самым впечатление на людей, но спасать наши души».

Парижский университет, оказавшись в подобной ситуации, не собирался сдаваться. В позднем Средневековье он стал самым влиятельным оппонентом папства, главным поборником галликанской политики французских королей и французской церкви. Когда начался этап демократизации церкви, то есть оформилось концилиарное движение в начале XV в., Парижский университет на соборах в Констанце и Базеле заявил о своем праве