допроса Жуковского с отказом от ранее данных показаний в деле не имеется».

Далее, кто же завербовал отца в шпионы — Биткер или Ежов? (Это всплыла та самая «накладка» фальсификаторов, на которую нами обращалось внимание в начале рассказа о следствии.)

«Первоначально Жуковский показал, что в качестве агента немецкой разведки он был завербован при содействии работника торгового представительства СССР в Германии Биткер, однако позже, после ареста Ежова Н.И., Жуковский стал утверждать, что для работы в пользу немецкой разведки он был привлечен Ежовым».

Из показаний некоторых арестованных следует, что им «об антисоветской деятельности Жуковского известно не лично, а со слов других лиц.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все протоколы допросов этих арестованных относятся к периоду когда Жуковский уже содержался под стражей.

Какие материалы послужили основанием к аресту Жуковского, из дела не видно». И в завершение:

«Прошу дать указание произвести по делу дополнительную проверку с учетом изложенных выше обстоятельств.

Ваше заключение о результатах проверки прошу выслать в Главную Военную Прокуратуру вместе с делом и жалобой».

Таким образом «органам» предстояло проверить самих себя. Эту задачу КГБ, на мой взгляд, решил профессионально, но с одним важным исключением: пощажены следователи. Из трех основных дознавателей, пытавших отца, одного вообще не побеспокоили, а двоих допросили всего лишь в качестве свидетелей. Разумеется, это не случайно. Бесспорно, следователи виновны и заслуживают немилосердного суда. (Некоторых, вроде Шварцмана или Родоса, действительно, расстреляли.) Но разве справедливо наказывать исполнителей, одновременно оставляя нетронутыми и даже незапятнанными тех, кто отдавал им приказы, стимулировал и поощрял их зверства. Попытка массового суда над следовательским корпусом неизбежно породила бы цепную реакцию позора всей репрессивной Системы — от товарища Сталина и его ближайших соратников до последнего лагерного охранника.

Итак, данные проверки составили третий том дела. По характеру документов том можно разделить на три части. Первая, занимающая львиную долю, содержит справки, числом более пятидесяти, по архивно-следственным делам лиц, проходящих по делу отца. Во-вторых, это протоколы допросов следователей. И, наконец, архивные справки.

Показания бывших коллег («справки по архивно-следственным делам») цитированы — по необходимости частично — на предыдущих страницах; большинство из этих коллег в своих вынужденных самооговорах вообще отца не упоминали. Названные показания и их роль обобщены в дельном, профессионально составленном реабилитационном заключении, на котором мы остановимся позже. Вместе с тем это заключение ни словом не касается показаний следователей, когда-то допрашивавших отца. Какими мотивами умолчания руководствовался подполковник юстиции, автор заключения в 1955 году, мне неизвестно, зато надеюсь, что речи бывших лубянских катов, хотя и двигало ими не покаяние, а страх перед расплатой, представят для читателей интерес.

Неожиданным образом начну со справки, согласно коей гр. Токарев проживал в столичной гостинице «Москва» (до Лубянки-то рукой подать) и выбыл в г. Казань августом 51 г. Заметим, что первые, признательные показания от отца получил пом. нач. 1 отд. III отд. ГУГБ НКВД капитан Н. Токарев. Вот бы его порасспросить. Да, видать, трудненько оказалось вызвать этого ночного рыцаря из Казани.

Генерал-майор Д.С. Токарев был уволен в запас в 1954 г., имея 52 года от роду. Ни о каком «несоответствии» или лишении генеральских погон, чего справедливо «удостоились» некоторые коллеги Токарева, в справочнике41 не сказано, видимо, унес ноги заплечных дел мастер, вышел, при содействии единомышленников, сухим из воды. Вряд ли совесть мучила удачливого чекиста, семикратного орденоносца, дожившего до девяноста одного года. (Возможно, читатель обратил внимание на разночтение инициалов: «Н.» в протоколе допроса против «Д.С.» в справочнике. Однако даты, должность и тогдашнее звание «капитан» — все сходится.)

О Шварцмане (и Шкурине) речь уже шла в связи с допросом отца от 23 мая 1939 г., когда в показаниях Жуковского впервые всплыло имя арестованного Ежова. Теперь, 22 января 1955 г., «власть переменилась» и допрашивают уже Шварцмана.

Капитан из КГБ Пичугин работает обстоятельно, допрос начат в 11 час. 30 м. и закончен в 17.15 с часовым перерывом. Следователь интересуется тремя делами восемнадцатилетней давности, которые вел (или участвовал) Шварцман, — Брона, Быкова и Жуковского. Понимая грозящую ему опасность, полковник вертится, как уж на сковороде.

«Да, в 1937 г., вскоре после моего перехода на работу в органы НКВД, мне было поручено вести следствие по делу на арестованного руководящего работника ОГИЗа БРОНА. Я тогда был молодым работником, не имел никакого опыта в работе и дело по обвинению БРОНА было по существу первым следственным делом, проведенным мною самостоятельно».

«Когда я пришел на работу в органы НКВД, то никто меня не учил как надо вести следствие и я действовал так, как этого требовала практика того периода времени и указания руководства».

Далее, отсутствие санкции прокурора Шварцман объясняет тем, что дело оформлял не он, а другое лицо, которое могло подшить искомый документ не в ту папку.

«ВОПРОС: Показания Брона подвергались проверке?

ОТВЕТ: Нет.

— Почему?

«Такова была практика работы органов НКВД того периода времени…

ВОПРОС: Каким мерам принуждения подвергался Брон на допросах?

ОТВЕТ: Возможно, что я нанес Брону несколько пощечин (экая безделица. — В.Ж.), но и этого твердо не помню».

Аналогично развивается диалог относительно дела Быкова. Шварцман даже пытается отказаться от собственной подписи. И наконец

«ВОПРОС: Дело по обвинению бывшего заместителя наркома внутренних дел СССР ЖУКОВСКОГО вы помните?

ОТВЕТ: Я вообще не помню такого дела, не говоря уже о том, что такого арестованного никогда не допрашивал.

ВОПРОС: Вновь придется