собравшиеся вместе, работающие в одном конструкторском бюро не один десяток лет, всегда найдут о чем поговорить. Прошло минут пять. Наконец Георгий Николаевич положил трубку, нажал на белом пультике, стоящем на краю стола, красную кнопку, потом одну из многочисленных белых. В динамике раздался голос секретаря:

— Слушаю, Георгий Николаевич!

— Клавочка, меня нет!

— Хорошо, Георгий Николаевич, — щелчок, динамик умолк.

— Ну что, братцы, все собрались? Хорошо. Поговорим «за жизнь», как говорят. Мы сегодня у президента были. Разговор был о Луне. Наука считает, что теперь машину нашу надо сажать не в морском районе, а в горах…

— В горах??! — несколько удивленных возгласов.

— Да, в горах. Точнее, на материк. В морях, они думают, ничего нового найти не удастся. Там и мы, и американцы побывали. Так вот, я считаю… — Он подошел к висящей на стене большой темно-коричневой доске, взял в руки мел. — Какие у нас предельные углы наклона местности при посадке? Так? — На доске появилась цифра. — Допустимые размеры камней, чтобы не поломаться, так? — Опять цифры. — Район для обратного старта нам известен? Юлий Давыдович, — обратился он к одному из сидящих за столом, — у тебя определены районы для этого и следующего года?

— Районы-то определены, но хорошего там ничего нет. Площадки очень ограниченные. Страшновато туда лезть…

— Свяжитесь с кем надо, посмотрите все возможные варианты. Район посадки надо найти обязательно. И не тяните.

— Георгий Николаевич, это мы посмотрим, но вы же понимаете, что в материковой области условия посадки будут заведомо хуже. Что же мы можем гарантировать? Пусть нам дадут подробные карты, характеристики этих районов. Тогда посмотрим…

— А ты, Юлий Давыдович, хочешь святее папы римского быть? Нет, дорогуша. И район выбирать, и гарантии давать все вместе будем. Ясна задачка? Теперь тепловикам. Вы помните, братцы, как дрожали прошлый раз, на «Луне-16»? Температура в приборном отсеке куда ползла? Какой темп падения был? По вашим расчетам? Вот то-то и оно. Изобретатели-рационализаторы!

— Так ведь на Луне-то ночью впервые сидели…

— Ночью-то впервые. Ночью на ней действительно «не сахар», градусов за сто мороз. Но ведь вы и систему готовили на ночь или, может быть, по ошибке на день, а?

— Да нет, считали на ночь…

— Надо внимательно посмотреть паши резервы. Мы и днем и ночью должны уметь садиться на Луну и работать на ней. Вот тут пусть ваши изобретатели и по-изобретают. Но только не очень увлекайтесь. Помните: лучшее — враг хорошего!..

Разговор о том, как лучше подготовить станцию «Луна-20» к полету и посадке в материковый район Лупы, продолжался до позднего вечера. Главный то подсаживался к кому-нибудь, то, присев на край стола, внимательно слушал говорившего, затягиваясь очередной сигаретой, то подходил к доске и набрасывал чертеж какого-нибудь узла, о котором шла речь, то рисовал диаграмму направленности излучения бортовой антенны, если разговор заходил об уровне радиосигнала, то наизусть называл номера радиокоманд, которыми на этих станциях включались в полете те или иные приборы…

— А знаете, братцы, нам надо посмотреть еще…

— Георгий Николаевич! — усталым голосом заметил кто-то из сидящих за столом, — ведь уже десятый час.

— Как десятый? Фу-ты, черт! Опять десятый! И когда мы нормально работать начнем?!

…«Луна-20» благополучно доставила на землю еще одну порцию лунного грунта — бесценный подарок науке.

А вот «картинка» другого обычного рабочего дня.

Совет главных конструкторов по новым «Венерам» был созван на среду. К четырем часам приемная Георгия Николаевича стала заполняться приехавшими. Кто-то заходил прямо в кабинет, пользуясь несколькими минутами, решить, так сказать, «попутный» вопросик, кто-то стоял скромненько в углу приемной, словно первый раз к нам приехал, ждал приглашения. Люди-то разные…

Расселись за большим столом, Главный встал.

— Сегодня у нас разговор о наземных испытаниях. О всех результатах я сейчас говорить не буду, а вот об одном стоит. Это испытания спускаемого аппарата на центрифуге.

— Георгий Николаевич, простите, пожалуйста, мы к вам подключились недавно, — перебил Главного представитель смежной фирмы. — Не подойдет ли ваша центрифуга для испытания нашего прибора?

— Вашего? А сколько он весит? Если я не ошибаюсь, около четырех килограммов? Так? Ну вот, а наша центрифуга может раскрутить полтонны и с перегрузочной в четыре сотни. Четыре сотни! Так вот, я вам доложу, что после первых испытаний на этой центрифуге мы из спускаемого аппарата вынули… дрова. Да-да, не удивляйтесь, дрова! Половина приборов не работала. Из некоторых, простите за грубость, кишки повылезли. Штепсельные разъемы вместе с проводами от стенок оторвались, а сами стенки вместо плоских выпуклыми стали. Вот вам и перегрузочка в четыреста единиц! Между прочим, Сергей Николаевич, это твоих приборов касается. Как же ты их у себя проверял?

— Георгий Николаевич, мы все испытания у себя провели.

— Все?

— Ну все, которые могли.

В кабинете раздались приглушенные смешки.

— Вот то-то и оно— «которые смогли»! А те, какие не смогли, нам за вас проводить? Мы провели. Так что забирайте свои «дрова».

— Да забрать-то не проблема, а вот что с ними делать? Вот если бы ваши товарищи помогли нам в расчетах и испытаниях…

— Сергей Николаевич, голуба ты моя, да ведь мы в этих делах, как говорят, еще не волшебники, еще только учимся. Сами «ребенки». Ну, пожалуйста. Давайте посмотрим вместе.

— Георгий Николаевич, а нельзя ли немного снизить требования по перегрузкам при входе в атмосферу Венеры?

Главный на минуту задумался и, быстро повернувшись к доске, написал формулу, тут же для наглядности набросал график изменения перегрузок при входе в венерианскую атмосферу.

— Вот они откуда, перегрузочки! Не нами выдуманы — природой. Так что хотите или не хотите, а приборы переделывать придется…

Действительно, в области «венерной» космической техники мы влезали в условия высоких давлений, необычных перегрузок и температур. Венера заставила космонавтику осваивать несвойственные ей области науки и техники, изобретать новые способы испытаний, новые материалы, новые конструкции. Пришлось знакомиться с воздействием таких перегрузок при входе в атмосферу планеты, о которых даже в фантастических произведениях не мечталось: 400–450 единиц. До той поры космонавтика знала лишь десяти — двадцатикратные. А теперь надо быть готовыми к тому, что любой болт, любой прибор, кронштейн становятся тяжелее своего нормального земного веса в 400–450 раз! И ничто не должно разрушиться, потерять работоспособность.

Ясно, что, создавая новый аппарат, конструктор изучает последние достижения, обобщает опыт предшественников, ворошит перечни изобретений и патентов. А что было делать нашим конструкторам? Где и чей заимствовать опыт? Чьи достижения использовать? Да мало того, что давление и перегрузки сумасшедшие, так еще и температура 400–500 градусов. Ладно уж, если бы все это действовало порознь, а то ведь