тропинкой мимо деревянного здания станции, где не светилось ни одно окно…

Небо серело. Утренний туман, слабый, будто разбавленный, все же заметной дымкой висел над мокрой землей, над мокрыми деревьями, над товарными вагонами, что стояли на запасном пути. Стояли, как и месяц назад, когда она уезжала в отпуск.

В городке лаяли собаки, кричали петухи. Несмотря на ранний час, сладковато пахло жареным луком. Жанна уныло посмотрела на сторожившие ее вещи, вздохнула, поморщилась, отчего лицо ее вдруг сделалось старым и умудренным.

Впереди разлеглась лужа. Жанна подняла два чемодана, обошла лужу, поставила чемоданы возле столба, на котором, по всей вероятности, должна была висеть лампочка, но не висело ничего. Потерев ладонь о ладонь, медленно пошла назад, к ящику и сумке. Вот тогда она и услышала голос:

— Одну секунду. Я вам помогу.

Оглянувшись, она увидела офицера. Того самого, что сошел с поезда. Он поставил свой портфель возле ее чемоданов и широким шагом обогнул матово отсвечивающую лужу. Сказал:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответила она.

Он поднял ящик и сумку и понес их, не сказав больше ни слова.

Слышны были только шаги…

Шаги на мокром асфальте.

Его и ее. Не в такт, сами по себе, и звуки их уплывали в грязный туман, которого почему-то не было только над морем. Они знали это и шли к морю. Мимо бывшей типографии Хаджибекова, одноэтажного здания телеграфа, у которого было красивое каменное крыльцо с лестницей, железными перилами и высокой старой магнолией возле ступеней.

Ребята, их одноклассники, вынырнули из тумана, как из волны. Присвистнули. А один из них, драчливый и придурковатый Ленька Васагонов, тихо, но внятно сказал:

— Жених и невеста.

Она гордо повела подбородком, покосилась презрительно. Прижалась к нему плечом. Усмехнулась:

— Догадливый мальчик.

Он понял, до чего же высоко она себя ценит. Давно догадывался, а теперь вот убедился. И это испугало его. Может, даже не столько испугало, сколько огорчило. Он вдруг отчетливо и ясно осознал, что всю свою жизнь будет помнить этот вечер, потому что другой такой никогда не повторится…

Он поставил ящик у обочины шоссе, а на ящик сумку. Жанна сказала:

— Спасибо.

— Пустяки, — ответил он. Представился: — Матвеев Петр Петрович.

— Жанна… Лунина.

Имя не совпадало с тем, давним, именем, но звучало похоже.

Он спросил:

— Вам далеко?

— В Каретное[6].

Матвеев кивнул. Наверное, это следовало понимать как подтверждение — мол, знает он такой захудалый районный городишко.

— Я там работаю после института по распределению…

— В школе. — Матвеев не спросил. Просто догадался. Ну где еще может работать молодой специалист в Каретном?

— В поликлинике, — ответила Жанна.

— Довольны?

— Очень даже. Отработаю еще год и сорвусь к папе с мамой в Армавир.

— В Армавире, Жанна, я полагаю, и без вас врачей хватает.

— Если так ставить вопрос, то нужно ехать на край света. А где он, этот край? Земля-то круглая.

— Тоже верно. — Матвеев взглянул на часы: пять часов одиннадцать минут. Шофер Коробейник опаздывал.

— Я посмотрю расписание автобусов, — сказала Жанна, хотя отлично помнила, что первый рейсовый автобус на Каретное отходит в четверть седьмого.

Она прошла вдоль фасада станционного здания, остановилась возле голубой будки, похожей на табачный киоск. На будке висело выгоревшее расписание, и черной краской было написано: «Автобусная касса».

Память не изменила Жанне. Автобус на Каретное действительно уходил в шесть пятнадцать.

Матвеев закурил. Смотрел на уходящие в туман рельсы с блестевшими глазками росы, на вымазанные землей и мазутом шпалы с ржавыми пятнами вокруг металлических костылей. Красный огонь светофора застыл в пространстве жирной размазанной точкой — саму мачту поглотил туман, и огонь висел, будто нарисованный на холсте. Оглашая утро вызывающе громким криком, низко пролетела ворона. Села. И стала пить из лужи.

Потом донесся звук подъезжающей машины. Взгляд у Коробейника был смущенный:

— Виноват, товарищ полковник. Правое переднее колесо подвело.

— Где тонко, там и лопается, — сухо заметил Матвеев.

— По всем признакам дефект заводской, — старался оправдаться Коробейник.

— Ладно. Поехали, — сказал Матвеев. Увидел выходящую из-за машины Жанну, добавил: — Но сначала подвезем доктора. Бери чемоданы.

…В машине говорили исключительно о природе. О том, что она здесь красивая, но диковатая.

В Каретном Коробейник остановил машину возле общежития. Помог Жанне внести вещи в вестибюль.

— Спасибо, Петр Петрович, — сказала на прощание Жанна.

Он пошутил, а может, нет. Черт знает как это прозвучало:

— Одним спасибо не отделаетесь. Вот возьму и прикачу в гости.

— Милости просим.

Что она еще могла ответить? Не кричать же ей: «Нет, нет, не приезжайте!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Озеро дремало. Оно лежало на желтом песке, чуть изогнувшись, силуэтом своим напоминая человека, поджавшего колени. Сосны, стоявшие по его берегам, молчали. Молчали ели и березы, теснившиеся позади сосен, почтительно признавая превосходство вышедших к воде великанов. Вода была серая, и тучи, отражаясь в ней, ползли тяжелые, темные, как плоты.

На спуске, где дорога проходила у самой кромки берега, остро почувствовался студеный запах воды, мокрого песка и еще запах прелых листьев; листья падали с берез, потому что уже стоял конец сентября, падали с липы, с вяза. И сразу стало заметно, что липа начинает терять листья снизу, а вяз, ясень, орешник — сверху. По правую сторону дороги среди багульника синела голубика. Голубики в этих лесах было много. Полковник Матвеев где-то вычитал, что кустики голубики могут жить до трехсот лет. Вспомнив сейчас об этом, усмехнулся и покачал головой.

«Скучно, наверно, жить вот так долго, привязанному к клочку земли, как собака к будке, — подумалось полковнику. — Жить и страшиться, что тебя в любую минуту могут раздавить, вырвать с корнем. Впрочем, едва ли растения способны испытывать чувства опасности… А впрочем, кто его знает».

Шофер Коробейник переключил скорость, и «газик», надрывисто завывая, пошел на подъем, прямой и длинный, словно пенал. Песок летел из-под колес, стучал по днищу. Лицо у Коробейника было совершенно круглое, как арбуз, и без подбородка. Хотя, конечно, подбородок был. Но такой круглый, что не выделялся сам по себе, а казался тщательно замаскированным, будто мина. Коробейник не произносил в присутствии полковника более пяти-шести слов в день, и это вполне устраивало Матвеева. Устраивало прежде всего потому, что водитель Хитрук, демобилизованный минувшей весной, страдал недержанием речи и тараторил, точно спортивный радиокомментатор, любил выступать по самому незначительному поводу. К примеру, увидев на дороге солдата с небрежно пришитым погоном, Хитрук мог доложить:

— Допустим, это и хороший солдат… В плане физической, боевой подготовки. Но интеллектуальная база хромает у него на все четыре колеса. Ему и в