Он посчитал, на каком бронетранспортере сидит. Оказалось – на тринадцатом.

«Тринадцать – это какое число? Несчастное или все-таки счастливое? – думал Дадыкин, ерзая задом по нагретой броне – сталь «бетеэра» накалилась так, что плюнь на нее – зашипит. Дадыкин, в котором еще сидел мальчишка, пальцем расчистил место в пыли, густо покрывавшей металл – пятак между своими ботинками, плюнул – плевок запузырился, Дадыкин не удержался, плюнул еще раз, откинулся назад. – Выходит, пыль защищает нас от поджаривания, если бы не она – давно бы превратились в рыбу горячего копчения. Какое все-таки число тринадцать? Одни считают, что счастливое, другие – несчастное. А как быть тем, кто не признает этого числа, но связан с ним – живет в доме номер тринадцать, в квартире номер тринадцать? Сбрить табличку и написать «двенадцать-А»? Тьфу! А если человек живет на тринадцатом этаже?»

Иногда в пыли, как в дыму, возникали пустоты, и в них были видны горы, ссохшиеся, обращенные в камень поля, на которых давно уже ничего не росло, попадались и следы войны – то кибитка с огромной круглой дыркой в глиняной стене – прямой удар американской безоткатки – орудия, похожего на трубу от самовара, с двумя железными ручками, чтобы было удобно носить, то полуснесенный дувал с огромной ямой у угла – здесь был заложен фугас: основную мину душманы закопали в дорогу, а дополнительную, осколочную, чтобы металлом посечь людей – в дувал. Взрывались они одновременно. Попадались дома с проваленными крышами, сожженные машины – перевернутые вверх дном, со спаленными до железных дисков колесами, в одном месте Дадыкин увидел одинокий холмик с воткнутой в него веткой, макушку которой венчал выгоревший зеленый лохмоток.

Это – могила мусульманина. Дадыкин удивился – у мусульман не бывает одиноких могил, только общие погосты, обширные мертвые города, где находится место всем – правым и неправым, погибшим от руки врага и тем, кто почил, отравленный собственной женой, умершим за ислам – эта смерть считается святой, погибших сразу причисляют к лику шахидов, и тем, кто просто покончил с собой, от тоски засунув голову в петлю. А здесь – одинокая могила. Какая тайна сокрыта в ней, кто лежит в земле?

Изуродованная войной земля вызывала ощущение усталости и горечи: Дадыкин, у которого были крестьянские корни – все его предки пахали землю, – с досадою морщился, отводил глаза в сторону, словно бы сам был в этом виноват, пальцами сдирал с уха пыльную нахлобучку, выковыривал пробку, протыкал ногтем дырку – такую землю надо не только видеть, ее нужно слышать. Как, впрочем, и все остальное. И небо слышать, и спокойный разговор ребят, идущих на двадцать первом «бетеэре», и блеянье пуштунских овец, попавших в пылевой смерч, поднятый колесами, закашлявшихся, заперхавших в смертном испуге, и вышелушенный корпус тяжелой мины-англичанки, которую вытащили из земли, разрядили, корпус смяли прикладами и бросили на обочину – он вызвал не меньшее удивление, чем одинокая мусульманская могила, потому что любая жестянка или пластмассовая коробка – это добро, которое не принято бросать – ей всегда находится место в дехканском подворье, – и орлов, замерших в выси, и пространство за горами, и то, что происходит в подземных питьевых колодцах…

Из колонны, шедшей к заставам, подорвался один «бетеэр» – тринадцатый. Под колесом, над которым сидел Дадыкин и ловил глазами тугие струи красной пыли, а в промежутках – пробегающую землю с заваленной набок закраиной и редкими окостеневшими кустиками неведомых растений.

Под Дадыкиным что-то тупо щелкнуло, красную пыль вскудрявил хлопок дыма – сизая струя была резкой, как бывает кудряв и резок холостой выстрел, в котором ничего, кроме дыма, нет, из-под катков выплеснулось плоское яркое пламя, земля взбугрилась, заваливая бронетранспортер набок, рядом закричал сонный толстый солдат, лицо которого было страшным из-за махристого слоя липкой пыли – это был хитрый Агафонов. Дадыкин, вторя Агафонову, тоже закричал.

Бронетранспортер подняло вверх. К башенке тремя автоматными ремнями был прикручен запасной скат, к которому Дадыкин аккуратно прислонялся спиной, а Агафонов вообще в нем сидел, как в тазу, свесив ноги, чихал и что-то мычал себе под нос, и лишь недавно Агафонов с большой неохотой выбрался оттуда, выгнанный ротным, а ротный высадил его из ската как раз на случай подрыва, – от удара три прочных автоматных ремня лопнули, как гнилая пенька, Дадыкина больно ожег по щеке один из хвостов, тяжелый скат невесомо поднялся в воздух, оставив после себя широкий кудрявый след, и унесся в пыль.

В тот же миг барабанные перепонки выбил тяжелый гулкий взрыв.

Броня ушла из-под ротного вниз, скрылась в пыли; и Дадыкин, словно ангел, приподнялся над густым красным клубом, с высоты увидел, насколько растянулась колонна, заметил, что больше всего пыли поднимается над первой машиной – впереди шел бронетранспортер с дизельным мотором, недавно поступившим на вооружение, до этого были бронетранспортеры со спаренными двигателями от «ГАЗ-66», с которыми страшно мучались механики, проклинали незадачливых конструкторов и таких же незадачливых изготовителей, скалили зубы на командиров рот и помпотехов, – недалеко от себя увидел летящую запаску – колесо удалялось от него винтом, будто неопознанный летающий объект, НЛО, затем совсем рядом из красного клуба вымахнул Агафонов с открытым ртом и окровяненными глазами; что кричал Агафонов – ротный не слышал, он лишь удивился тому, что обратился в ангела, и Агафонов тоже стал ангелом.

В следующий миг он все-таки услышал крик. Но это кричал не Агафонов, крик раздался под ним, Дадыкин узнал его – это кричал водитель бронетранспортера рядовой Мурзин, молчаливый деревенский парень, сын скотника и доярки из-под Белокурихи – алтайского кардиологического курорта, – значит, Дадыкин еще находится на земле, он жив, – ротный сжался от секущего внутреннего страха, посочувствовал Мурзину. Для водителя «бетеэра» самое страшное – подрыв на мине. Даже прямое попадание бомбы менее страшно, чем подрыв, – взрывная волна срубает внутри машины все шпеньки, болты, угольники, кронштейны, гайки и с огромной силой всаживает в водителя, рубит живую плоть в капусту.

«Конец Мурзину, убило», – вяло подумал ротный.

Крик Мурзина оборвался.

В следующий миг Дадыкин увидел, как исчез, растворившись в красном клубе, Агафонов – силы небесные не могли удержать тяжелое тело, – ротный по сравнению с Агафоновым был пушинкой, а Дадыкин еще некоторое время держался, не понимая, что с ним происходит, не ощущая ни боли, ни удивления, ловя глазами знакомые афганские пейзажи и по-рыбьи жадно хватая ртом воздух, который здесь, на высоте, был чистым; в следующий миг силы земные преодолели силы небесные – ротного потянуло вниз.

Он упал на землю и закричал от боли – в его выжаренное тело будто бы вогнали длинный горячий