— Можно и сальца.

— Тогда я пошла. К обеду не обещаю, но на ужин принесу целую сковородку.

Когда Настя скрылась за дверью, летчик достал утку и заметил:

— По башке бы этой самой палицей…

— Велика честь, — хмуро бросил танкист. — В ведре надо было топить. Сразу, в день рождения.

— Ну, виноват! Ну, брякнул! Ну, дубина, ну, дурак! — взмолился Игорь. — Хотел как лучше, хотел разведать, что это за лекарство.

— Ладно, хоть понимает, что дурак, — сразу смягчился летчик.

— Болен, но не безнадежен, — вздохнул сапер. — Девчонку-то в какое положение поставил! Она же ради тебя весь подвал переворошит, пока не найдет красную картошку!

— Извините. Честное слово, хотел как лучше, — сокрушался Игорь.

— Все, баста. Лежачего не бьют, — подвел итог танкист.

— Тем более такой грозной палицей, — задвинул под кровать утку летчик.

— А картошку придется срубать, — вздохнул танкист.

— Виновнику — две порции, — заметно обмякая, закончил сапер. — Вот бестия, опять чего-то подмешала…

Через минуту вся палата дружно храпела.

А в кабинете профессора Дроздова шло совещание. Активнее всех вела себя невысокая, средних лет женщина.

— Эти больные меня не устраивают, — постукивала она кулачком по столу. — Хоть вы и определили их в семнадцатую палату, безнадежными они стали не от характера ранений, а от врачебной недобросовестности.

Профессор Дроздов побагровел и набрал в легкие побольше воздуху, чтобы достойно ответить, но женщина прихлопнула рукой лежащие на столе бумаги и решительно встала.

— Прошу понять меня правильно: пенициллин надо испытать на абсолютно безнадежных пациентах, только тогда мы будем знать его подлинную силу.

— Или слабость, — вставил Дроздов. — Вы так много говорите о своем препарате, а мы даже не знаем, как он открыт, как прошли лабораторные испытания, и вообще что-то не верится, чтобы выжимка из какой-то плесени стопроцентно лечила тот же абсцесс легких. У капитана Кожухова одиннадцать сквозных ранений — и все в легких. Нагноения вокруг ран, жесточайшее крупозное воспаление, а вы, Зинаида Виссарионовна, изволите говорить о моей недобросовестности.

— Не вашей лично, — смутилась женщина. — Я внимательно изучила историю болезни капитана Кожухова: вся беда в том, что он двое суток находился в холодной палатке — отсюда жесточайшая простуда и, как следствие, крупозное воспаление.

— И все же я настаиваю на включении капитана Кожухова в экспериментальную группу.

— Хорошо. Уговорили, — неожиданно обворожительно улыбнулась Зинаида Виссарионовна. — Далее, — перевернула она листочек. — Лейтенант Ларин сомнений не вызывает — он действительно на грани смерти. Старший лейтенант Парамонов… Я долго думала, брать ли его в экспериментальную группу, ведь кожу-то мы ему не вернем — это совсем не по нашей части. Хотя воспалительный процесс остановим, в этом я не сомневаюсь.

— Кожей займутся другие, — бросил Дроздов. — Все танкисты поклонятся вам до земли, если не дадите им умирать от ожогов.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему. А как быть с подполковником Ляшко? Гангренозные явления мы, конечно, ликвидируем, но ведь у него нет ни одного целого сустава. Не проще ли сразу ампутировать обе ноги?

— Нет, не проще, — недобро засопел Дроздов. — Вы делайте свое дело, а суставы — прерогатива хирургов.

— Согласна, — вздохнула Зинаида Виссарионовна. — Итак, одна экспериментальная группа сформирована, но ведь нужна вторая.

— Зачем? — вскинулся Дроздов.

— Дорогие коллеги, я не сказала вам самого главного: со своими ассистентами к нам прибыл один из создателей английского пенициллина доктор Флори. Он был страшно поражен, когда в ответ на его предложение испытать чудодейственное лекарство на наших солдатах мы сказали, что у нас есть свой пенициллин — мне удалось получить его из плесени, которая называется пенициллиум курстозум. Короче говоря, принято решение провести сравнительные испытания. Контроль за состоянием больных и вводимыми дозами лекарства будет двусторонний, но степень безнадежности раненых, прошу прощения за такую жесткую формулировку, и в той и в другой группе должна быть идентичной. Иначе вся задумка с испытаниями просто бессмысленна.

— Теперь все ясно, — вздохнул Дроздов. — Какие будут предложения?

— Доктор Ермольева говорила об идентичности состояния раненых, — донеслось из угла. — Означает ли это, что абсолютно одинаковыми должны быть и сами ранения?

— В принципе это был бы идеальный вариант, но найти второго человека с одиннадцатью ранениями легких, видимо, сложно, поэтому мы остановились на том, что в обеих группах должны быть люди с поражениями легких, с гангреной, ожогами и так далее.

— Это упрощает дело. Таких людей мы найдем.

На утреннем обходе во главе небольшой свиты в семнадцатую палату вошла Зинаида Виссарионовна.

— Доктор Ермольева, — представилась она.

Летчик шевельнулся, пытаясь привстать.

— Лежите, лежите! — протестующе подняла руки Зинаида Виссарионовна. — Я о вас все знаю, так что представляться не надо. Мне сказали, что вы согласны пройти курс лечения новым препаратом. Это так? Никто не передумал?

Обитатели палаты переглянулись. Игорь в это утро чувствовал себя совсем плохо, поэтому в знак согласия только прикрыл веки. Танкист сдержанно кивнул. Летчик махнул рукой. А подполковник Ляшко подвел итог:

— Все согласны. Только у нас вопрос: как будете лечить? Что нам надо делать: таблетки глотать, порошки принимать или терпеть уколы?

— Боитесь уколов? — улыбнулась Ермольева.

— Не то чтобы боюсь, но радости от них мало.

— Придется потерпеть — будем делать уколы.

— Тогда у нас просьба, — просипел капитан Кожухов.

— Коллективная? — уточнила Ермольева.

— Коллективная, — твердо сказал летчик. — Пусть уколы делает Настя. У нее это получается лучше всех.

— Верно, — поддержал танкист. — Ее руку не чует даже моя кожа, — выпростал он из-под одеяла малиново-красную ногу.

— Хорошо, — согласилась Ермольева. — Настя так Настя. Позовите девушку! — обернулась она к свите.

Когда запыхавшаяся Настя появилась в проеме двери, Зинаида Виссарионовна придирчиво ее оглядела и сказала:

— По просьбе раненых включаю вас в нашу бригаду.

— А что надо делать? — смутилась Настя.

— Уколы. Говорят, у вас рука легкая.

Настя по самые уши залилась румянцем.

— Я согласна. Когда начинать?

— Чуть позже я все расскажу. А сейчас прошу минуту внимания. Друзья мои! Я обращаюсь к врачам, медсестрам и прежде всего к больным. Вы не удивляйтесь, я буду называть вас на гражданский манер — больными. Дело, которое мы начинаем, настолько важно, что я даже не знаю, с чем его можно сравнить. Не исключено, что с первого укола, который сделает Настя, начнется новая эпоха в медицине. Поэтому я прошу всех быть предельно собранными и внимательными, а больных — сообщать о малейших изменениях в самочувствии.