различия (пропасти) между уже осуществленным, законодательно гарантированным и сомнительно обещанным и слишком проблематично достижимым не может никто, способный логически мыслить. Но и приведенное положение было одобрено.

В сущности, если дипломатический язык перевести на безжалостно-объективные оценки, то неопровержимой является данность: безвыходным положением руководства УНР новоявленные партнеры воспользовались ловко и сполна. Каждое положение итоговых документов обусловливалось таким множеством предостережений, что при реалистическом взгляде на них становилось понятно: или Украина будет платить неадекватную цену за обещанную помощь, или ее грубо, унизительно обманут, как это было, например, с абсолютно невыполнимыми условиями, за что в пользу УНР вроде бы решались вопросы о Холмщине, Подляшье и Восточной Галиции.

Неопровержимым является и то, что если бы Германия и Австро-Венгрия не получили очевидной экономической корысти (вероятно, стоит вспомнить, что на основе выработанного смешанного специальной экономической комиссией соглашения в апреле 1918 г. Украина должна была поставить Германии, кроме хлеба, 400 млн штук яиц, 2,75 млн пудов мяса (в живом весе), 37,5 млн тонн руды и еще много сырья), что давало возможность снять внутреннее напряжение в этих голодающих странах, то едва ли государства Четверного союза вообще подписали бы какое-либо соглашение с УНР[565].

Австро-Германская сторона под различными предлогами буквально отобрала у украинских дипломатов единственный экземпляр тайного договора о Галиции (передав его на хранение в Министерство иностранных дел Германии) с тем, что, в случае несоблюдения Украиной условий поставок хлеба (а то, что их можно выполнить, мог верить только абсолютно лишенный реализма политик) автоматически утратят силу все договоренности[566]. Путем откровенного циничного шантажа Вена добилась существенного пересмотра тайного соглашения о Холмщине в пользу поляков, не особенно заботясь о грубом нарушении научно-этнографического принципа и не оставляя настойчивых попыток вообще «законно похоронить» все соглашения в части взятых перед украинцами обязательств[567].

Во многом некорректной оказалась конкретизация положений экономического договора: они постоянно шли на грани срыва, поскольку западные делегации откровенно добивались односторонних преференций. Всячески уклоняясь от точной фиксации своих обязательств, они, существенным образом уменьшая объемы возможного экспорта в Украину, поставили украинской стороне требование подписать, а потом и выполнить условия, которые были заранее непропорциональными, проигрышными и, в конечном итоге, даже губительными для украинской экономики (а в принципе – часто просто нереальными)[568].

Для достижения цели Берлин и Вена не останавливались перед беспардонной ревизией и фальсификацией «большого договора», подписанного в Бресте 27 января 1918 г. Недалеко от истины был А. И. Деникин, считавший, что в основу своей экономической политики Германия положила принцип: «…для данного момента – выкачивание из Украины по возможности наибольшего количества сырья, для чего был запрещен или усложнен товарообмен с соседями, даже с оккупированной немцами Белоруссией; на будущее – захват украинского рынка… овладение или подрыв украинской промышленности и искусственное образование значительной задолженности Украины»[569].

Еще в ходе конференции развеялись надежды на приумножение украинских вооруженных сил за счет формирований из военнопленных, попавших в немецкие и австро-венгерские лагеря. На соответствующие просьбы представителя правительств центрально-европейских государств ответили фактически отказом[570]. Ссылаясь на технические трудности передислокации украинских войск для передачи их под начало Центральной Рады, они взамен добивались похода в Украину собственных регулярных вооруженных сил. Делегация УНР после надлежащих консультаций с правительством, уже находившимся в Житомире, делала попытки договориться о том, чтобы немецкие войска дислоцировались только вдоль линии северной границы Украины. Но, имея реальную силу, австро-немецкая сторона не столько договаривалась, сколько диктовала свои условия. И поэтому без особых трудностей, воспользовавшись беспомощностью Центральной Рады, провела решения, в соответствии с которыми вооруженные силы Австро-Венгрии и Германии – как гарантия соблюдения других положений договора – должны были продвинуться вглубь Украины. Собственно, даже текст соответствующего документа – обращение Центральной Рады к правительствам Германии и Австро-Венгрии – выработала немецкая сторона, а украинскому представителю Н. М. Любинскому ничего не оставалось, как подписать чужой текст[571]. Д. И. Дорошенко приводит убедительные аргументы в пользу вывода, что «сама вооруженная интервенция… была уже наперед решена в Берлине еще перед подписанием мирного договора»[572]. И, не дожидаясь, пока украинские лидеры убедят собственный народ в целесообразности оккупации, начали 18 февраля 1918 г., по словам В. К. Винниченко, «военный променад по Украине»[573]. Приблизительно 25-тысячное большевистское войско не могло рассчитывать на сколько-нибудь серьезное сопротивление хорошо организованным и вооруженным армиям, достигающим количества 500 тысяч бойцов. В апреле советская власть на всей территории Украины была уничтожена и восстановлена власть Центральной Рады.

Следовательно, первая широкомасштабная внешнеполитическая акция Украинской Народной Республики – участие в Брестской мирной конференции – ознаменовалась преобразованием только что возрожденного национального государства в полноправный субъект международных отношений, практически мгновенным европейским признанием. Но достигнутый на конференции успех – заключение мирного договора – придал настолько зловещую роль внешнеполитическому фактору, что именно он стал решающим в гибели того же государства, прервал республиканско-демократический этап Украинской революции, поставил нацию перед необходимостью преодолевать новые испытания.

В ходе Брест-Литовской конференции Центральные державы добились реализации одной из важных целей, которую они перед собой ставили – серьезного ослабления позиций Советской России на переговорах. Вплоть до подписания договоров с УНР западные дипломаты демонстрировали почти полное нежелание вести диалог с российской делегацией – дескать, хватало хлопот в общении с украинской стороной[574]. Последнюю это устраивало: получая признание и поддержку новых союзников, опираясь на их могущественный потенциал, предполагалось рассчитывать на то, что во взаимоотношениях с Россией позиции укрепляются настолько, что при неизбежном в перспективе решении различных вопросов можно будет чувствовать себя достаточно уверенно: тылы надежно защищены.

Для Советской России происходящее оборачивалось практически сплошным негативом. Мало того, что стратегически молодое, неокрепшее государство существенно отбрасывалось на такие позиции, о которых нельзя было и помыслить ни накануне, ни в ходе мировой войны. Вырисовывалась вполне прозрачная перспектива: австро-немецкий блок и дальше будет диктовать свои условия, а Украинская Народная Республика под его защитой также будет стремиться к реализации своих интересов с силовых позиций, во всяком случае – получать возможность при возникновения проблем или противоречий прибегать к шантажу и давлению.

Так, собственно, и произошло. Руководство РСФСР вынуждено было только безучастно наблюдать, как 18 февраля 1918 г. началась и происходила военная оккупация Украины, как малочисленные красноармейские отряды пытались противостоять массированному иноземному нашествию. Считаясь с реальной расстановкой сил, Советская Россия пошла на подписание 3 марта 1918 г. грабительского, аннексионистского унизительного Брестского договора. За получаемую мирную передышку довелось очень дорого «заплатить». В частности, пункты договора, касающиеся Украины, еще более юридически отделяли и, условно говоря, удаляли ее от России.

В соответствии с