Но время пролетело незаметно, и день подошел к концу. Возвращаясь по аллее обратно, я увидела мистера Киннира – он стоял на веранде и смотрел в телескоп. Пока я шагала к черному ходу, он обошел дом с другой стороны и сказал мне:

– Добрый день, Грейс. – Я тоже с ним поздоровалась, а он спросил: – Что за мужчина был с тобой в саду? И что ты с ним делала?

По его тону я поняла, какие у него закрались подозрения. И я ответила, что это был молодой Джейми Уолш, и мы просто плели венки из маргариток, потому что у меня сегодня день рождения. И он этому поверил, но все равно остался недоволен. А когда я пришла на кухню готовить ужин, Нэнси сказала:

– Откуда у тебя в волосах этот увядший цветок? До чего дурацкий вид!

Цветок застрял в волосах, когда я снимала ожерелье из маргариток.

Но из-за двух этих вопросов день лишился всей своей чистоты.

Поэтому я принялась готовить ужин. Позднее пришел Макдермотт с охапкой дров для печи и ехидно заметил:

– Значит, кувыркалась в траве и целовалась с мальчонкой на побегушках? Видать, у него от этого ум зашел за разум, я бы охотно вышиб ему мозги, кабы он не был таким сосунком. Выходит, тебе больше нравятся не взрослые мужики, а сопливые мальчишки, только что из люльки? – А я сказала, что ничего такого не делала. Но он не поверил мне.

Я поняла, что мой день рождения вовсе не был моим. В нем не было ничего теплого и личного, и все они за мной шпионили, включая мистера Киннира, – я и не думала, что он до этого опустится. Казалось, будто они выстроились в ряд у двери моей спальни и по очереди подсматривали в замочную скважину. Меня это очень огорчило и рассердило.

Несколько дней прошло без особых событий. Я пробыла у мистера Киннира уже почти две недели, но казалось, будто намного дольше, ведь время тянулось медленно, как обычно бывает, сэр, когда ты несчастна. Мистер Киннир ускакал, наверно, в Торнхилл, а Нэнси отправилась в гости к своей подруге миссис Райт. Джейми Уолш давно к нам не приходил, и я подумала, не пригрозил ли ему Макдермотт, велев и близко не подходить к дому.

Не знаю, где был Макдермотт, – видимо, спал в сарае. Я с ним не ладила, ведь в то утро он прошелся на счет моих красивых глазок, которые уже можно строить молодым парням, хотя у них еще молоко на губах не обсохло. А я ответила, что лучше бы он помалкивал, поскольку его речи никому здесь не интересны. А Макдермотт возразил, что у меня язык, как у гадюки, и я сказала:

– Тогда иди в хлев и любись там с коровой, уж она-то огрызаться не станет. – Именно так отшила бы его Мэри Уитни, сказала я себе.

Я была на огороде: собирала молодой горох и по-прежнему молча злилась, – из-за подозрений и подглядываний, а также из-за назойливых приставаний Макдермотта, – как вдруг услыхала мелодичный пересвист и увидела мужчину, который шел по аллее с коробом за спиной, в потрепанной шляпе и с длинным посохом в руке.

Это был коробейник Джеремайя. Я так обрадовалась, увидев лицо человека, напоминавшее лучшую пору моей жизни, что выронила из фартука на землю целую груду гороха, и, помахав рукой, побежала по аллее ему навстречу. Я считала его своим старым другом, ведь в новой стране друзья очень быстро становятся «старыми».

– Ну, Грейс, – сказал он, – я же обещал тебе, что приду.

– Я очень рада тебя видеть, Джеремайя, – ответила я. Я пошла вместе с ним к черному ходу и спросила: – Что ты сегодня принес? – Ведь я всегда любила рассматривать, что у него в коробе, даже если большинство товаров мне были не по карману. Джеремайя сказал:

– Ты разве не пригласишь меня на кухню, Грейс? На улице жарко, а там прохладнее. – Я вспомнила, что именно так поступали у миссис ольдермен Паркинсон, и я тоже так сделала. И как только он вошел в кухню, я усадила его за стол, налила немножко пива из кладовки, чашку холодной воды и отрезала кусок хлеба и ломтик сыра. Я была очень внимательной, потому что считала его своим гостем, а себя хозяйкой и поэтому должна была проявлять гостеприимство. Себе я тоже налила стакан пива, чтобы составить ему компанию.

– За твое здоровье, Грейс, – сказал Джеремайя. Я поблагодарила его и предложила встречный тост. – Тебе здесь хорошо? – спросил он.

– Дом очень красивый, – сказала я, – с картинами и пианино. – Я не любила ни о ком говорить плохо, особенно о хозяевах.

– Но стоит в тихом, глухом месте, – добавил он, глядя на меня своими ясными, проницательными глазами. Они были похожи на ежевику, и казалось, будто эти глаза способны увидеть намного больше, нежели все остальные люди. Я почувствовала, что он пытается украдкой заглянуть мне в душу. Мне кажется, он всегда ко мне очень чутко относился.

– Да, здесь тихо, – сказала я, – но мистер Киннир – щедрый барин.

– И с барскими замашками, – продолжил Джеремайя, внимательно на меня посмотрев. – В округе поговаривают, что он увивается за служанками, в особенности – за теми, что в доме. Надеюсь, ты не кончишь так же, как Мэри Уитни.

Я удивилась его словам, потому что считала, будто я одна знаю правду об этом деле, и что это был за джентльмен, и принадлежал ли он к дому, и я никогда не рассказывала об этом ни одной живой душе.

– Как ты догадался? – спросила я.

Джеремайя приложил палец к губам, призывая к благоразумному молчанию, и ответил:

– Грядущее сокрыто в настоящем – нужно только уметь его разглядеть. – И раз уж он столько всего знал, я облегчила душу и поведала ему все, что рассказала вам, сэр, даже о том, как услыхала голос Мэри и упала в обморок, а потом в беспамятстве носилась по дому. Умолчала лишь о враче, потому что Мэри не хотелось, чтобы об этом все знали. Но я думаю, Джеремайя сам обо всем догадался, ведь он мастерски отгадывал то, о чем не говорят вслух, а только подразумевают.

– Грустная история, – произнес Джеремайя, когда я закончила. – А тебе, Грейс, я скажу: один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти. Ты ведь знаешь, что еще недавно Нэнси была служанкой в доме и делала всю тяжелую и грязную работу, которую теперь делаешь ты. – Он говорил слишком откровенно, и я потупила взгляд.

– Я этого не знала, – сказала я.

– Если уж мужчина завел привычку, от нее трудно отделаться, – продолжал Джеремайя. – С ним – как с распоясавшимся псом: только задерет овцу, сразу же входит во вкус и норовит задрать следующую.

– Ты очень много странствовал? – спросила я, потому что мне не нравились все эти разговоры о задранных овцах.

– Да, – ответил он, – я же всегда на ногах. Недавно вот побывал в Штатах, где можно купить галантерею подешевле, а здесь продать подороже. Ведь так мы, коробейники, и зарабатываем свой хлеб насущный. Нужно же как-то окупать кожу на башмаках.

– А как там, в Штатах? – поинтересовалась я. – Некоторые говорят, что лучше.

– В основном так же, как здесь, – сказал он. – Жулики и негодяи есть повсюду, просто они оправдывают себя на разных языках. Там на словах поддерживают демократию и так же, как здесь, разглагольствуют о справедливом общественном устройстве и верности Королеве, но бедняк – он ведь в любом краю бедняк. А когда переходишь границу – будто по воздуху перелетаешь: не успел оглянуться, ан уже и пересек, деревья ведь с обеих ее сторон одинаковые. Я обычно иду лесом и по ночам. Ведь платить таможенные пошлины на свои товары мне не с руки, иначе их цена для таких славных покупателей, как ты, сильно подскочит, – добавил он с усмешкой.