* * *

Осенняя тишь. Лазурное небо. Томительное безлюдье, странно уцелевшие ряды изб. Жителей немцы угнали заранее, а поджечь деревню не успели – выбиты внезапно.

Здесь работала немецкая прессовальная машина. Машины нет. Остались горы спрессованной плитами соломы – готовились вывезти в Германию.

В сарае. Столом и табуретами нам служат те же соломенные плиты. Нас двое: я и пленный – рослый немолодой немец. Обычные вопросы к нему: об огневых точках, о стыках частей, о пополнении и прочем. И всегда что-то еще сверх того, хотя и впустую: зачем, к примеру, пришли сюда?

Он вдруг встает, загородив собой проем распахнутой двери – в сарае становится почти темно, – с торжественной решимостью говорит добросовестно: это веление фюрера – Россия должна пасть, чтобы мы могли разбить своего главного врага – Англию.

Я вдруг чувствую, как в эти минуты реальное и фантастическое сомкнулось. И что мне не забыть: запах соломы, аккуратные желтые плиты – дикий союз кровавой бойни и деловой хозяйственной рачительности, – пустынность улицы, нежнейшее небо, прощальное солнце, мучительное соприкосновение с врагом-невольником и его черный силуэт в дверном проеме сарая, где мы двое так противоестественно, дьявольски повязаны.

А в голове сам по себе тренькает игриво мотив их солдатской песенки: «С войной спешим на Англию, а скачем на Восток».

* * *

– Товарищи бойцы и командиры! Полуразбитый немец нашел свое убежище на правом берегу реки Волга, используя при этом крутые берега реки Волга и ее водную преграду. Здесь он прорыл себе глубокие траншеи, построил землянки в четыре-пять накатов, окутал себя проволочными заграждениями и минными полями, чтобы спокойно и долго защищаться от русских. Не на таких напал! Товарищи бойцы и командиры! Невзирая на все это, на все его старания, выкорчуем немца без остатка отсюда, с нашей матушки Волги! Освободим русский город Ржев!

* * *

Выдвинутая вперед саперная часть ночью натягивает колючую проволоку, минирует…

Днем «загорают». Воды зачерпнуть котелком можно только в озерке на ничейной земле, покуда не заминированной. Спускаются к этому махонькому озеру на виду у фрицев. Потом в очередь с ними немцы, по двое, по трое туда же направляются за водой. Еще и присядут, ополоснут лицо на виду у наших. Командир саперов увидел такое, взвился.

– У меня что тут – хозяйство или балаган? (Хозяйством называют обычно по телефону войсковую часть.)

Потом вдруг махнул рукой примиренно.

Я знаю этого отважного малого, он такой цельный, что не дробится ни на какие частности. И этот жест – большая уступка самому себе.

* * *

– Летом мне очень понравилась здешняя территория: небольшие лесные рощи, лужайки, много трав и цветов, в лесах и рощах много птиц, а особенно кукушек и соловьев. Все гудит днем и ночью от их песни.

Потом, когда начались бои, наша часть была на возвышенности. Город был совсем близко. Над городом Ржевом днем и ночью непрерывно был гул от взрывов бомб, снарядов и мин, пыль и дым высоко поднимались в облака, город горел днем и ночью, и все это можно было наблюдать не только в близости, но издалека.

* * *

В уцелевшие стекла окон ударяют волны разрывов.

– Обратно немец палит. Размахался. Очертел совсем.

* * *

Калининский фронт, 12 сентября (ТАСС):

«…“Клянусь, что каждая пуля моей винтовки попадет в сердце врагу”, – сказал, получая оружие, гвардии ефрейтор узбек Мамадали Мадаминов – мастер снайперского огня».

* * *

– …под проливным дождем бомб, снарядов, мин и пуль. До того тут летом были ожесточенные бои за город, что в реке Бойня текла красная вода…

* * *

У разоренного дома валяется чугунок. Кошка улеглась в нем, спит. И так понятно, что живому существу, привыкшему к дому, нужно «окантоваться». Нужно выделить из хаоса «свой дом».

Эту кошку, приблудившуюся, хозяйка кое-чем подкармливает и говорит, что у нее сперва блохи были, а теперь их нет.

– Нужды у нее не стало, они и ушли.

* * *

– В шесть часов за ними на машинах и вывозили немцев. А наши бомбить, расстреливать начинают. По нас бьют.

* * *

В городе и окрестных деревнях среди немецких солдат и нашего населения курсируют слухи, что Гитлер вот-вот приедет в Ржев. Вчера и вовсе – что Гитлер якобы на прошлой неделе был в Сычевке, выступал и сказал: «Ржев ни под каким видом не отдавать».

* * *

Трофейный документ: «Приказ по пехотному полку. Прифронтовая полоса, примерно в пять километров, должна быть эвакуирована».

* * *

– Слово матерное у нас это нипочем. Это слово утвердительное.

* * *

Приказ: немедленно отступить в лес в связи с опасностью, что немцы отрежут хутор. Эвакуируют население.

– Мы кричать стали, чтобы нас не вакуировать. Тогда тот военный сказал: «Куда еще хлеснет. Погодить надо. Мы ведь точно не знаем, что мы его, а может, он нас». Ну и тогда мы не стали больше. Кричи не кричи, а надо, выходит, по его.

* * *

Год назад под Москвой на оборонных работах, когда женщины рыли противотанковые рвы, над их головами летали низко немецкие самолеты, строчили из пулеметов, сбрасывали листовки:

Московские гражданочки,

Не ройте ваши ямочки.

Все равно наши танки

Не попадут в ваши ямки.

* * *

Когда началась война, прохожие на улицах Москвы стали разговорчивее друг с другом.

Под оркестр, или молчащим строем, или с песней батальоны мужчин уходили вдоль по улице на войну. И все мы останавливались, застревали на этих прежних улицах под током высокого напряжения войны. Застигнутый на тротуаре старик в чесучовом, царского времени пиджаке, заслышав солдатский чеканный шаг, вздрагивал, остановившись, вскинув голову. Мальчишки, вымчавшие из подворотен, пристраивались в хвост колонне. А пожилая изможденная женщина со свисающей с локтя котомкой картофеля и с крохотным внуком на руках – неокрепшая шейка-стебелек раскачивает беспомощную головку – проклинала немцев и говорила мне:

– Пускай все возьмут для армии. Пусть нам оставят немного черного хлеба и воды. Лишь бы армию кормили.

Другая женщина, тугая, скуластая, в руках по корзине с продуктами, на ходу спрашивала меня про шагающую колонну: «На фронт? На фронт? Надо, надо пополнять ряды Красной Армии» – пусто, наставительно, грубо произнесла, идя без задержки дальше своей дорогой, отдельной от всех.

Остановленный на перекрестке мотоциклист, красивый малый, не слезая с седла, пережидал, когда пройдет колонна, и громко, беспечно, от души пел:

Фашисты отступа-али,