* * *

Белая Дама, я хлопочу, стараюсь обеспечить твое будущее, а ты изволишь гулять не пойми с кем! И для чего? Чтобы тебя обрюхатил какой-нибудь отвратительный кот с розовой мордой и ты родила от него с кровью и болями, как в прошлый раз, когда ты гуляла с Геркулесом доньи Венесианы. Неужели ты забыла, как он тебе чуть глаз не выцарапал. И если окотишься, то и не думай являться ко мне со своим: здесь не будет больше ни одной кошки, даже если это твои дети. Я позволил тебе гулять и рожать, ты – единственная принцесса в моем котячьем царстве, которой это дозволено. И только потому, что ты – моя любимица и я хочу, чтобы ты приносила мне внуков, но не постоянно же, Белая Дама! Я не просто стар – я скоро умру, и кто тогда будет обо всех вас заботиться, глупышки? Ну что же вы молчите, дурочки? Просто вы не знаете, что я ввязался в очень, просто очень опасную историю, и только для того, чтобы обеспечить ваше будущее, – будущее не только Белой Дамы, но всех вас. Когда старик Вольтер умрет, вас отсюда метлой выметут, и хорошо еще, если метлой, а не пулями; вся эта шпана заявится и устроит на вас охоту. Что вы скажете насчет «Парке дель Буэн Амиго»? Разве вы не об этом мечтали? Уж там-то с вами будут обращаться, как с принцессами, и пока вы живы, ни в чем не будете нуждаться. Конечно, там вам придется соблюдать определенный порядок, там вы не будете своевольничать, как у меня. Вспомните, что вы устроили на днях, и только потому, что испугались грозы? Но «Парке дель Буэн Амиго» – это только если я умру. А пока я жив и в состоянии кормить вас и убирать за вами или, в крайнем случае, есть сам и содержать себя в чистоте, мы переберемся в «Хартли», приют для престарелых, где очень красиво. Он находится в старинном колониальном доме, и там живут старики, богатые, как египетские фараоны, и, как египетские фараоны, погребенные в этом здании вместе со своими любимыми животными. Однако смотрите, в оба смотрите – старый Вольтер очень терпелив и добр, но и у него терпение может лопнуть, как у любого человека, и ведите себя примерно, а то вам же плохо будет. И в первую очередь это относится, Белая Дама, к тебе: тебя я люблю больше всех, и ты первая можешь отправиться в изгнание. Вот лишу тебя права сидеть на столе и засуну в холодильник, чтобы ты узнала, как выглядит кошачий ад. Я готов сам себе вырвать язык за эти слова, но ты вынуждаешь меня произносить их, когда с таким пренебрежением относишься ко мне и слушаешь только зов своего тела.

– Вы молитесь, дон Вольтер?

– Нет, я учу этих непослушных кошек уму-разуму.

– А слышится, будто вы молитесь, словно священник молитву читает.

– Слышится то, что хочется услышать. И если бы вы не высовывались до пояса из окна, а убрались туда, где находится другая часть вашего тела, я мог бы спокойно разговаривать со своими кошками и не думать, что соседи за мной подглядывают.

– Это я-то подглядываю? Просто вы не говорите, а причитаете.

– А вы гавкаете.

И дон Вольтер шумно захлопнул окно, после чего крик Раздраженной соседки стал звучать приглушенно.

– Что с этим сумасшедшим стариком? У него настроения меняются одно за другим, как каналы в телевизоре.

Чертова пьянь, чертова пьянь, от тебя вечно разит потом, всякой дрянью, и жрешь ты говно всякое, недоносок несчастный, дерьмо чертово. Дон Вольтер возмущался в полумраке комнаты, а кошки не обращали на него никакого внимания: Белая Дама, облизав лапу, спокойно проводила ею за ухом, не разделяя волнения хозяина. «Нельзя так волноваться, со мной может что-нибудь случиться», – и с этими словами он вышел из столовой; Белая Дама тут же прекратила умываться и отправилась следом за ним. Слегка приоткрыв створки жалюзи, дон Вольтер снял туфли и неуверенными шагами подошел к кровати и улегся, застыв неподвижно, словно положенное на подушку перо. Белая Дама тут же последовала за ним и, втянув носом воздух, решила, что лучше всего свернуться клубочком под боком у хозяина; другие кошки в полумраке столовой искали себе место, где прикорнуть, подумать о своем, вылизать шерстку или поиграть с тенями, которые были видны только им. Одной рукой старик прикрыл глаза, а другой поглаживал свернувшуюся рядом кошку, которая довольно жмурилась при каждом его прикосновении.

– Хочешь, Белая Дама, я спою тебе какую-нибудь песню из тех, что ты любишь? Обещай мне, что ты не будешь больше убегать и расстраивать меня. Скажи, что это в последний раз. Послушай, что я тебе спою:

Почему я гуляю с тобой,

почему так люблю я тебя?

Потому что ты ходишь за мной,

потому что волнуешь меня.

Ах, как сказать мне людям,

что так хотят все знать,

что мы с тобой не будем

нисколечко скучать!

Что глазки твои быстрые

и речи твои милые

тоску мою сердечную

разгонят в тот же миг.

Дон Вольтер пришел в такое возбуждение, что стал дергать ногами и руками в такт песенке, напугав кошку, которая вскочила и отправилась искать более спокойное место. Старик успокоился и, протянув руку туда, где лежала кошка и не обнаружив ее, приподнялся на локтях, обводя глазами комнату.

– Куда ты делась, Белая Дама? Иди ко мне, иди, я спою тебе что-нибудь спокойное.

Но животное не только не вняло зову, но и вообще покинуло комнату, повергнув дона Вольтера в грусть. Губы его чуть шевелились, пока он еле слышно мурлыкал сам себе грустную песенку. Он так расчувствовался, что слезы навернулись на глаза и он дал им волю; слезы перешли в прерывистые рыдания, и старик утешал сам себя, вспоминая родителей и тех, чьи фотографии были развешаны по комнате: фотографии плыли у него перед глазами, то погружаясь в забвение, то возникая из него. «Может быть, смерть – это медленное погружение, а остальные пока плывут по безбрежному морю?» – спросил сам себя дон Вольтер, и поэзия, жившая в его душе, осушила слезы. Как только он начал придумывать, чем бы умилостивить остальных кошек, раздался звонок домофона. Недавняя стариковская тоска тут же сменилась подозрительностью, и дон Вольтер на минуту застыл. Но только на минуту – потом он вскочил и с проворством, не свойственным возрасту, подбежал к комоду, где лежал пистолет, повторяя при этом неизвестно кому: «Иду, иду». Засунув пистолет за пояс под рубашкой, дон Вольтер подошел к висевшему у двери интерфону:

– Кто там?

– Вольтер О'Ши Сарралуки здесь живет?

– Здесь.

– У меня для вас письмо, и я должен дождаться ответа.

– Встаньте в центр двора, чтобы я мог вас видеть.

– О'кей.

Здоровенный янки-неф, у которого почти все лицо закрывал мотоциклетный шлем – курьер с эмблемой Конторы на груди. Вольтер надел туфли и пиджак, а пистолет переложил в карман брюк. «Иду, иду, нет человеку покоя, не дают ни отдохнуть, ни погрустить, ни помечтать». Этот тип в шлеме стоял перед закрытой дверью и, увидев дона Вольтера, протянул ему конверт. Одну руку старик протянул за посланием, а другую положил на прохладную рукоять пистолета. С посланием в руке он закрыл за собой дверь и распечатал конверт. Внутри лежал листок: «Срочно. Надежное дело и дополнительные распоряжения. Фергюссон и братья. Адвокатская контора. 4 часа пополудни. 125-я, 63, северо-восток, мистер Робардс».