– Я не об этом, – поспешно проговорила Джиллиан. Лишь ценой огромного усилия ей удалось держать себя в руках. – Как он чувствовал себя после смерти леди Селесты? – Она заколебалась. – Когда король Иоанн был здесь, он упоминал о том, что Гарет был ожесточен и подавлен кончиной жены.

– Нет, – ответила Линетт твердо, – он не ожесточился. Возможно, он действительно чувствовал себя подавленным и временами становился раздражительным, но жестоким он не был никогда. И… мне бы не хотелось причинять вам боль, миледи, но мы все знали, как глубоко он переживал смерть леди Селесты. Его глаза всегда оставались такими пустыми, кроме тех минут, когда господин находился рядом с Робби.

Джиллиан печально улыбнулась:

– Она была очень красива, не так ли?

– Да, миледи. В ней все было прекрасно – и лицо, и фигура, и сердце. Все, кто ее знал, души в ней не чаяли. Она была очень доброй, мягкой и нежной, – тут Линетт неожиданно опустилась на колени, – как и вы, миледи. Вы тоже такая добрая, мягкая и нежная. Все слуги в замке Соммерфилд уже успели полюбить вас, как они когда-то любили леди Селесту… и милорд тоже. Глаза Джиллиан затуманились.

– Ах, Линетт! – только и могла произнести она в ответ, и голос ее дрогнул. – Ты даже представить себе не можешь, до чего мне приятно это слышать!

Под влиянием внутреннего порыва она обняла горничную. Глаза Линетт тоже подозрительно заблестели, когда они наконец разомкнули объятия. Обе рассмеялись слегка смущенно и занялись делами. Джиллиан готова была разрыдаться от отчаяния. Она не хотела разочаровывать Линетт и потому не сказала ей ни слова, однако то, что говорила ей горничная о Гарете, было неправдой. Гарет так и не полюбил ее, и она опасалась, что этого не произойдет никогда…

Настроение ее в тот вечер было как никогда печальным. Когда Джиллиан расчесывала перед сном волосы, она подобрала одну длинную черную прядь, и та струйкой легла ей на ладонь. Волосы ее оставались по-прежнему мягкими, блестящими и живыми, ибо беременность почти не нанесла ущерба ее здоровью, если не считать нескольких дней перед отъездом Гарета. Но почти тут же в горле у нее встал болезненный комок, едва она вспомнила, с каким неистовством, почти с отчаянием он предавался с ней любви в ту последнюю памятную ночь, и снова услышала над самым своим ухом его полный пылкой страсти шепот.

«Пожалуйста, не отвергай меня, – сказал он ей тогда, – ибо я хочу сохранить этот миг в своем сердце на вес те долгие одинокие ночи, которые мне придется провести в разлуке с тобой… Помни об этом, моя прелесть. Помни обо мне…»

Но так ли это на самом деле? – спрашивала себя Джиллиан удрученно. Ведь он любил Селесту, любил всем сердцем, как никогда не любил ее. И она невольно задавалась вопросом, что произойдет, если он вспомнит свою жизнь с Селестой. Она пыталась сделать вид, будто для нее это не имело значения, но в действительности это было далеко не так. Не грех ли завидовать Селесте – с ее золотистыми волосами и мягкой, любящей натурой? Джиллиан не могла и не хотела обманывать себя. У Гарета имелись все основания любить Селесту.

Нестерпимая мука охватила все ее существо. Он дал ей свое имя. Свое семя. Но вполне возможно, что его сердце так и останется для нее навсегда закрытым, вместе с его воспоминаниями о Селесте. И за этой мыслью сразу же последовала другая, пронзившая ей грудь, подобно вонзенному кинжалу. Не может ли случиться так, что он будет любить их дитя меньше, чем своего сына от Селесты? В конце концов, Робби был ребенком, зачатым по любви, тогда как их ребенок был зачат по необходимости.

На следующее утро подушка Джиллиан все еще оставалась влажной от слез.

Долгие теплые летние дни сменяли друг друга, однако Гарет так и не вернулся. Всем сердцем она надеялась как можно скорее снова увидеть мужа. Каждый день по утрам и вечерам молилась о благополучном возвращении Гарета, ибо не доверяла ни королю Иоанну, ни его приспешникам.

Только Робби сделал ее разлуку с мужем не такой нестерпимой, поскольку отнимал у нее много времени и сил. Жизнерадостный звонкий смех мальчика неизменно поднимал ей настроение. Именно с Робби она поделилась своей радостью, когда почувствовала первое шевеление младенца в своем чреве, ибо ее будущее дитя с каждым новым днем росло и набиралось сил, делая полными ее живот и груди. Робби играл с глиняными шариками на полу, однако вскоре вскарабкался на скамью у окна и уселся рядом с Джиллиан. Она привлекла мальчика к себе, и тот уютно прижался к ее боку. Она приложила его ладонь к своему животу, накрыв короткую пухлую ручонку своею. Словно угадав ее желание, младенец в ней начал брыкаться как раз под этим самым местом – сначала чуть заметно, потом сильнее. Почувствовав это, Робби ахнул и испуганно отдернул руку.

– Не бойся, – произнесла Джиллиан, тихо рассмеявшись. Робби выпрямился и со смешанным чувством любопытства и недоверия уставился на ее живот.

– Что там?

– Ребенок, который растет во мне, – объяснила ему Джиллиан, – и который приходится тебе братиком или сестричкой.

– Так вот почему ты так располнела?

Джиллиан снова рассмеялась, ибо понимала, что в его словах не было ничего похожего на неуважение или желание обидеть.

– Да, наверное. Но он должен вырасти еще больше, прежде чем появится на свет.

Робби склонил голову набок.

– А как он выйдет наружу?

Линетт тоже находилась вместе с ними в комнате. На какой-то миг Джиллиан выглядела настолько ошеломленной, что не в состоянии была произнести ни слова. Она перевела ничего не выражающий взгляд на Линетт, чьи глаза стали такими же огромными, как и ее собственные. Но затем плечи Линетт начали сотрясаться от беззвучного смеха.

Робби все еще ждал ответа.

– Как младенец выйдет наружу? – снова спросил он. Джиллиан прикусила губу.

– Робби…

– А папа это знает?

Джиллиан снова посмотрела в сторону Линетт, глаза которой так и искрились весельем. Брови горничной слегка приподнялись, словно она тоже ожидала ее ответа.

– Да, – отозвалась она слабым голосом. Робби с самым невозмутимым видом уставился на нее.

– Может быть, он объяснит мне все, когда вернется. – Почти тут же его детские губки выпятились вперед. – Но погоди. Как этот ребенок попал в твой живот?

Джиллиан пришла в полный ужас. Она не сомневалась в том, что ее лицо сделалось пунцовым, и теперь сожалела о том, что вообще завела этот разговор.

– Он что, заполз туда?

Джиллиан захотелось провалиться сквозь землю.

– Я… я не могу ответить тебе, Робби. Но думаю, ты прав. Такие вопросы сыну лучше всего обсуждать с отцом.

– Кажется, и ты не знаешь. – Робби скрестил руки на своей маленькой груди и кивнул. – Наверное, тебе тоже не мешает спросить об этом папу.

– Да, наверное, – отозвалась Джиллиан чуть слышно.

– Может быть, он даже покажет тебе…