• около трети семей, субъективно относящих себя к средним классам, не имеют соответствующего материального достатка: самооценка выше объективных оснований;

• не более трети семей, умеющих зарабатывать, достаточно образованны;

• только треть образованных научились зарабатывать.

Примерно в рамках той же методологии действуют О. Шкаратан и М. Авилова. Они берут пересечение множеств, выделенных уже по пяти признакам (материальное положение, образование, профессиональный статус, качество жизни, самоидентификация) и одиннадцати показателям (Шкаратан 2004: 35). В итоге доля средних классов составляет у них 2, 1%, при том что каждому из отдельно взятых показателей соответствует от 17, 4 до 76, 7% выборочной совокупности. Можно было бы добавить еще пару признаков и вообще обнулить долю среднего класса. Но я бы сказал, что выводы М. Авиловой и О. Шкаратана свидетельствуют о внутренних противоречиях методологии Т. Малевой и ее соавторов. Возникает подозрение, что, манипулируя набором признаков, можно получать разные результаты.

Тем не менее мы, не входя в профессиональные тонкости, будем исходить из того, что в России примерно 7% домохозяйств отвечают западным стандартам среднего класса (в городах – 12—13%), а 20% – российским представлениям о нем (в городах – около 30%). Примерно такова же доля населения (25—30%), готового поддерживать демократию. Совокупный средний класс – примерно те же 50%, которые мы сразу определили по одному признаку – материальному положению.

В работе Т. Малевой и ее соавторов средний класс разделяется на три слоя: высший средний класс – 19, 1% (3, 8% всего населения); средний слой – 70, 2%; низшие слои – 10, 8% (2, 2%) (Средние классы 2003: 226). Можем ли мы идти к демократизации с таким ресурсом? Трудно сказать однозначно. Тем более что, даже если средний класс был бы много больше, все равно, учитывая наш менталитет и всю совокупность российских условий, гарантии социальной стабильности не было бы. Мой вывод таков: если не идти к демократии, то расти будет не средний класс, а только бедность, да и менталитет тоже не улучшится.

Пока шла речь об объективных предпосылках и препятствиях становления российской демократии – менталитете, бедности и социальной структуре общества. Теперь пора поговорить об объективных факторах, понуждающих Россию к демократии, ставящих российское общество перед выбором: свобода и демократия или национальный суицид. Я имею в виду глубокий демографический кризис, а также здоровье нации.

В последние годы тема сокращения продолжительности жизни россиян и высокие темпы депопуляции постоянно обсуждались как пагубное следствие либеральных реформ. Подтверждение находят в том, что с 1992 года у нас началась прямая убыль населения.

Однако исследования демографов показывают, что влияние трансформационного кризиса – лишь малозначительный эпизод длительной тенденции.

Основной фактор – смена режима воспроизводства населения, которая произошла во всех странах, перешедших от аграрной, преимущественно натуральной экономики к индустриальной, рыночной, от сельского общества – к городскому. Сейчас население практически всех развитых стран – стационарное, т. е. не меняющееся, слаборастущее или слабоубывающее.

В России на эту общую тенденцию наложились такие специфические факторы, как три жесточайшие войны: Первая мировая, Гражданская и Великая Отечественная, стоившие стране колоссальных, невиданных более нигде в мире жертв. К жертвам войн надо добавить жертвы социалистического строительства – индустриализации, коллективизации и политических репрессий.

Только учтенные потери регулярной Советской армии за 1918—1989 годы составляют около 10 млн. человек. Это втрое больше военных потерь любой другой европейской страны за три столетия (Вишневский 1998: 115).

За один 1933 год число умерших от голода выросло по сравнению с неблагополучным 1932 годом на 6, 7 млн. человек. По оценкам С. Максудова, число преждевременно умерших составило:

• 1918—1926 годы – 10 млн. человек (в основном Гражданская война и голод 1921 года);

• 1926—1938 годы – 9, 8 млн. человек (голод и репрессии);

• 1939—1953 годы – 22, 5–26, 5 млн. человек (более поздняя оценка Госкомстата только за 1941—1945 годы – 26—27 млн. человек).

В общей сложности потери сверх естественной смертности за 1918—1953 годы составили 40—50 млн. человек (Там же, 117). К этому надо добавить тех, кто мог родиться от убитых и умерших от голода.

Напомню, что население России составляло:

• 1913 год (в границах Российской империи без Польши и Финляндии) – 155, 4 млн. человек;

• 1926 год (СССР в границах до 17 сентября 1939 года) – 147 млн.;

• 1929 год – 154, 3 млн. человек;

• 1933 год – 165, 7 млн. человек;

• 1937 год – 162, 5 млн. человек;

• 1939 год (в границах СССР 1946—1991 годов) – 188, 8 млн. человек;

• 1940 год – 194, 1 млн. человек;

• 1950 год – 178, 5 млн. человек (Там же, 84—88).

Потери только от преждевременных смертей за 1918—1953 годы составляют от 22 до 30% населения. По расчетам А. Вишневского и возглавляемого им Центра демографии и экологии человека, при отсутствии потерь Россия в 1995 году имела бы 269, 6 млн. человек, фактически – 148, 3. Потери – 121, 3 млн. (Население России 1997: 8; Вишневский 1998: 126). Чудовищно!

В 1913 году доля городского населения составляла 15%, в 1939 году – 32, 9%. За 10 лет (1929—1939) в города переселились 25 млн. человек. За 1940—1960 годы прирост городского населения составил 40, 5 млн. человек, а всего за 50 лет – 127, 5 млн. человек. В 1962 году доля городского населения перевалила за 50%. Таких темпов урбанизации тогда не знала ни одна страна мира.

Новые горожане попадали в крайне тяжелые условия жизни. На время пикового роста городского населения (1929—1937) пришлось снижение жилищного строительства на 40% по сравнению с 1918—1928 годами, когда оно тоже было невелико. Массовое строительство жилья началось только с 1955 года. За 1956—1989 годы в СССР было построено свыше 76 млн. квартир. Но условия все равно не располагали к многодетности.

В 1913 году 85% населения жило в сельских домах, как правило, в больших патриархальных семьях с числом детей 5–8 человек. В 1989 году 83% населения СССР жило в отдельных городских квартирах или домах, в нуклеарных семьях со средним числом детей 1, 2.

Патриархальная семья была средой обитания и постоянного воспроизведения исконных русских традиций и обычаев. Ее отмирание лишило их почвы. Они еще продолжали жить в умах выходцев из этой среды, но уже не воспроизводились на естественной основе. Еще в 1939 году средний размер семьи составлял 4, 1 человека (2, 1 ребенка на семью), а в 1989 году – уже 3, 2; доля семей с пятью и более членами за это время снизилась с 35, 5 до 12, 6% (Вишневский 1998: 138).