Подобные действия Ягайло могли лишь укрепить чрезмерную уверенность Великого магистра в том, что он владеет ситуацией. Конечно, когда немецкие разведчики Юнгингена увидели, что польский лагерь пуст, они решили, что король отступает. Войска ордена быстро переправились через реку по наплавным понтонным мостам и бросились в погоню, зная, что легче всего уничтожить отступающую армию. Однако, когда разведчики донесли, что поляки и литовцы двигаются двумя колоннами на северо-восток, по широкой дуге обходя фланг позиций ордена, Юнгингену пришлось пересмотреть свои планы. Если бы его отряды продолжили преследовать вражеское войско, они не смогли бы помешать татарским отрядам Витаутаса жечь деревни на своем пути, более того, преследуя противника в густых лесах, они рисковали попасть в засаду, не имея поддержки за своей спиной. Поэтому Великий магистр изменил направление движения своих войск так, чтобы опередить вражеские колонны. И действительно, скорость продвижения немецких отрядов почти позволила им обогнать противника, в то время как польские разъезды совершенно потеряли войска ордена из виду и, к своему удивлению, обнаружили, что немецкие отряды опять преграждают им путь на север.

Ягайло, выманивая немецкие силы на восток из укреплений, также вел свою армию далеко от возможных укрытий для нее. Более того, он разделил свои силы, послав литовцев к востоку и северу от дороги, по которой двигались польские войска. Если бы Великий магистр смог атаковать его неожиданно, особенно прежде чем королевские войска соединятся, Ягайло мог потерпеть необратимое поражение. Поскольку многие поляки все еще считали его «литовцем в польской шкуре», Ягайло рисковал самой своей короной, добиваясь сражения на этих условиях. Этот момент точно понимал Ульрих фон Юнгинген. Победа над войсками Польши и Литвы могла навеки сокрушить его старинных врагов.

Великий магистр не понимал, что он просто обязан оставаться спокойным и действовать рационально. Когда разведчики доложили ему, что противник дошел до Гильгенбурга[76] и сжег город, учинив жестокую расправу над его жителями, Юнгинген утратил хладнокровие.

Больше не будет позиционной войны – он выступит ночью и на рассвете неожиданно нападет на врагов. Приводя в движение свою армию, Великий магистр шел на риск, которого мог бы избежать. Немецкий летописец Позильге, наиболее информированный из современников, описывал последовавшие действия враждующих армий следующим образом:

Так передвигались обе армии. Юнгингену удалось неожиданно выдвинуть свои силы против поляков и литовцев, что было для той эпохи немалым достижением. Затем он потерял это преимущество, так как оставил утомленных солдат стоять в боевых порядках без еды и питья. Противник тем временем успел приготовиться к битве. За это время магистр приказал вырыть замаскированные ямы перед своими позициями, чтобы в эту ловушку попала атакующая польская кавалерия, а затем приказал так отступить с этих позиций, что королевские войска, находившиеся в лесу, смогли выйти на поле боя и построиться в две линии против порядков ордена. При этом вырытые «волчьи ямы» стали частью польской оборонительной линии, а мощная артиллерия ордена оказалась на позиции, откуда ее стрельба была неэффективной. Более того, его пехота оказалась на позициях, откуда не могла оказать действенной помощи рыцарям. Даже если предположить, что Великий магистр не ожидал, что польские рыцари пойдут в атаку, не имея удобного места для построения, все равно его приказы нельзя оценить как удачные. Войска ордена устали, промокли под утренним дождем, проголодались и, без сомнения, их дух все больше падал. Кроме того, день выдался необычайно теплым, а большинство воинов ордена не были привычны к жаре. Тем не менее у Юнгингена оставались серьезные шансы на победу. Если бы ему удалось вынудить короля первым пойти в атаку, позволив опытным рыцарям ордена нанести один из тех мощных контрударов, которыми они славились, то, возможно, орден победил бы. Хотя Великий магистр был горд, высокомерен и опрометчив, эти качества отчасти уравновешивались его отвагой и мастерством в битве. А за его спиной стояла грозная сила. Многочисленность рыцарских полков скрывала неудачное расположение вспомогательных войск и внушала своему командующему уверенность в победе.

Вид огромных армий, выстраивающихся в боевые порядки, для участников битвы остался незабываем. Лучшие войска Великого магистра в белых плащах построились вокруг большого белого знамени с черным крестом. На поле битвы развевались разноцветные флаги кастелянов и епископов: украшенного короной белого орла Ягайло на красном поле, белый на красном крест архиепископа Гнезно, коронованного медведя кастеляна Кракова, выдыхающую пламя львиную голову на голубом поде – стяг маршала Польши, белого рыцаря Литвы (Витиса) на белом коне, геометрический узор стяга Вильнюса. Сомкнутые ряды пехоты и лучников выходили на поле под музыку. На любые возвышения, дающие преимущество в стрельбе, тащили артиллерию. Туда и сюда скакали посыльные, передавая приказы полкам, а командиры обращались к своим воинам, убеждая их отважно сражаться с противником.

Нельзя игнорировать роль, которую в этом сражении играли духовные и нравственные ценности той эпохи. Великий магистр потерял полученные им преимущества, не напав на противника немедленно, затем снова медлил начинать сражение лишь для того, чтобы послать рыцарский вызов – два меча[77]. Король намеренно выстаивал мессу, не обращая внимания на просьбы своих командиров отдать приказ о наступлении. Ягайло продемонстрировал отличные способности командующего, приведя в порядке свои войска на поле боя, даже если учесть медлительность его продвижения после того, как польско-литовская армия ускользнула из лагеря, теперь же он, казалось, позволил событиям развиваться своим путем, не вмешиваясь в них. Возможно, король воспользовался церковной службой, чтобы оттянуть начало сражения, надеясь, что немецкие рыцари и их кони устанут под тяжестью вооружения; возможно, он ждал подкреплений; но, возможно, он просто был парализован нервным истощением и неуверенностью. Споры историков об этом так никогда и не будут полностью разрешены. Не исключено и то, что его истинная набожность подсказала ему, что время, проведенное в молитве, это самое важное, что он может сделать в тот момент.