— Кто-то спрашивал…

— Из Москвы?

— Нет, из райцентра. Слышно было плохо. Некий чудак просил прекратить испытания. Я не в курсе, какой мы заказ посылали в Грузию. Но я выяснил, что тот, кто звонил, не может являться представителем заказчика.

— Мы получаем заказы только через управление. Какая-то ошибка.

— Я тоже так полагаю. Но он называл Дерябина. Вообще же думаю, что это мистификация. Ругал нас бюрократами, говорит, что где-то человек замерзает.

— Один человек? Вы это точно помните?

— Абсолютно. Я посоветовал обратиться в местную горноспасательную станцию. Мы же здесь ни при чем?

— Правильно. Мало ли кто мог звонить. Надеюсь, вы не дали ему адреса нашей экспедиции?.. Вот именно, золотко… должна быть бдительность. Вообще, это не телефонный разговор, но, сами понимаете… Никому. Товарищи потом разберутся.

Медоваров глушил в себе всякие сомнения, что неожиданный звонок может быть связан с людьми в «Унионе». Замерзает один человек, а куда же другой делся?

Все эти оправдания для успокоения совести необходимы были Толь Толичу, чтобы не думать о последствиях, если вдруг придется спустить «Унион» на Землю. Валентин Игнатьевич этого никогда не простит. К тому же все за то, что в «Унионе» никого нет. Прав дежурный. Конечно, мистификация. Так-то оно спокойнее. Толь Толич снял свою шапочку и вытер ею вспотевший лоб.

Глава двадцать пятая

Здесь автор рассказывает о мучениях Тимофея Бабкина и пользуется случаем напомнить читателю, что все произошло из-за испорченных аккумуляторов. Неужели мы так и не найдем виновника? И что это — ошибка или злой умысел?

Судя по всему, проверка действия ускорения на живые организмы закончилась вполне благополучно. Даже такой высокоорганизованный и чувствительный организм, как Яшка-гипертоник, когда были отпущены ремни, нащупал губами у себя в прозрачном колпаке питательную трубку и с удовольствием зачмокал.

Хоть этого и не слышал Тимофей, но видеть, как обезьяна наслаждается каким-нибудь апельсиновым соком или крепким бульоном, было выше его сил.

Никаких особых неприятностей в момент ускорения он не почувствовал, вероятно, потому, что правильно лег, по Яшкиному примеру.

Диск летел уже по инерции. Бабкин решил пройти обратно в кабину. Там все же теплее, можно хоть аккумулятор нагреть. Смекалка подсказала, что если один аккумулятор подключить к нескольким, то от перезарядки он будет нагреваться. Один взять можно, работа радиостанций и приборов не нарушится.

Так Бабкин и сделал. Пластмассовая банка, стойкая к высокой температуре, нагревалась, как маленькая печка. Он жадно прильнул к ней, скользя по стенкам окоченевшими руками. Кажется, что и в кабине потеплело. Но это только кажется, будто сидишь в ванне и тело твое согревают ласковые, теплые струи.

Сквозь толстое стекло, чуть запорошенное инеем, видит он ослепительно белое море облаков. По ним скользит радужная тень диска.

Звонкий, сухой треск на щите у приборов. Что же могло случиться? Непослушными деревянными ногами приближается он к щиту. Лопнула стеклянная трубка, из нее вытекает какая-то жидкость. Еще минута — и прибор перестанет работать.

Надо скорее закрыть трещину. Но обмороженные пальцы не повинуются Тимофею. Он дышит на них, чувствует запах спирта, вытекающего из трубки, быстро растирает им руки и зажимает трещину в стекле.

Уже ни одна капля не сочится. В мертвой хватке пальцы застыли на трубке.

Знал бы Тимофей, что за трубку он держит в распухшей, покрасневшей руке! От нее зависит работа всех уловителей Набатникова. По тонким металлическим шлангам в камеры, соединенные с уловителями, подавались пары какой-то незамерзающей жидкости. В момент падения Багрецова от удара каблуком был поврежден основной распределительный шланг. Он сплющился, давление в нем повысилось, отчего контрольная стеклянная трубка внутри кабины не выдержала и лопнула.

Во всяком случае, это объяснение наиболее правдоподобно, хотя у специалистов могут быть и возражения. Но дело в том, что Бабкину сейчас объяснения не требовались. Новых аппаратов Набатникова он не видел. Да и вообще, не все ли равно, какой прибор испортился? Тут лишних нет. С поднятой рукой он стоит, окаменевший, не зная, сколько времени это можно выдержать. Пальцы слабеют, капли просачиваются опять, бегут по заиндевевшей трубке.

Надо стянуть ее крепко-накрепко. Но чем? В кармане ничего подходящего нет, кроме маленького конденсатора, трубочки, залитой с обеих сторон битумом. Надо его расплавить. Аккумулятор можно замкнуть проводом, обмотанным вокруг конденсатора. Провод нагревается, черной струйкой течет битум. Пока он не застыл, Тимофей спешит залить стекло, потом вырывает из книжки листок, крепко обматывает трубку и снова заливает расплавленной массой. Надежный пластырь, теперь уже ни одна капля не просочится.

Испытывая что-то вроде удовлетворения, как всегда от законченной работы, Тимофей положил ноги на теплый аккумулятор. Немножко отогревшись, он опять замотал их остатками рубашки и подбежал к окошку.

Трудно понять, на какой высоте он сейчас находится, но такого в жизни он еще никогда не видел! Погода на редкость ясна. Каспийское море блестит, словно вырезанное из жести, со всеми своими заливами. Рядом так же аккуратно вырисовывается Черное море.

А вот и Крымский полуостров, он выглядит не больше пятачка. Как серебряные елочные нитки, Волга, Дон, Днепр теряются в лиловой мгле. Бабкину кажется, что видит он всю южную часть страны. Огромные черные пятна лежат на земле — это тени облаков. Сейчас в Ростовской области пасмурная погода, такая же и около Батуми. А горы — как засохшая глина на проселке.

Опять включаются двигатели. Диск в стремительном полете поднимается вверх. Тело отяжелело, стало чугунным, трудно поднять руку, оторвать ногу от пола. Но вот и это прошло.

Наклонившись над зеркальным люком, Тимофей смотрит на землю, подернутую туманом, где только два серебряных моря скупо просвечивают сквозь дымчатую синеву.

Настало время передачи. Еле шевеля обожженными и замерзшими пальцами, он поворачивает ручку настройки. Странные и непонятные сигналы пищат на разные голоса. Сквозь них слышатся трески включаемых и выключаемых реле, гудение моторов. Видимо, сейчас работают несколько передатчиков.

На основной волне передается температура. Не может быть, ошибка: тридцать градусов жары! «Тридцать», — читает Тимофей сигналы. А что будет выше? Ему представляется, как по стенкам кабины уже текут горячие струйки. Жарко, душно, словно в бане. Трещат волосы, лопается кожа на лице, глаза покрываются твердой скорлупой. Но почему же мерзнут ноги? Почему стекло иллюминатора такое холодное?

Трудно вздохнуть. Бабкин лежит на полу, жадно глотает воздух широко раскрытым ртом и смотрит на ребристый потолок, где дрожит синий отблеск то ли далекой земли, то ли облаков.

Мучительно