– Роберт!

Теперь она совсем проснулась.

– Где ты?

Где он раньше слышал этот голос? Он звучал резко, неприятно, точно две высокие ноты столкнулись в диссонансе. И потом – она не выговаривала «р», называя его по имени. Кто же это был, тот, кто когда-то называл его Обетом?

– Обет, – снова сказала она. – Что ты здесь делаешь?

Может, санитарка из госпиталя, высокая такая, белокурая? Нет, это было еще раньше. Такой ужасный голос он должен помнить. Дайте-ка немножко подумать, и он вспомнит, как ее зовут.

И тут он услышал, как щелкнул выключатель прикроватного ночника, и свет залил сидевшую в постели женщину в розовом пеньюаре. На лице ее застыло удивление, глаза широко раскрыты. Щеки и подбородок, намазанные кремом, блестели.

– Убери-ка эту штуку, – произнесла она, – пока не порезался.

– Где Эдна?

Он сурово смотрел на нее. Сидевшая в постели женщина внимательно следила за ним. Он стоял в ногах кровати, огромный, широкоплечий мужчина, стоял недвижимо, вытянувшись, пятки вместе, почти как по стойке смирно, на нем был темно-коричневый шерстяной мешковатый костюм.

– Слышишь? – строго сказала она. – Убери эту штуку.

– Где Эдна?

– Что с тобой происходит, Обет?

– Со мной ничего не происходит. Просто я спрашиваю, где моя жена?

Женщина попыталась спустить ноги с кровати.

– Что ж, – произнесла она наконец изменившимся голосом, – если ты действительно хочешь это знать, Эдна ушла. Она ушла, пока тебя не было.

– Куда она пошла?

– Этого она не сказала.

– А ты кто?

– Ее подруга.

– Не кричи на меня, – сказал он. – Зачем поднимать столько шума?

– Просто я хочу, чтобы ты знал: я не Эдна.

Он с минуту обдумывал услышанное, потом спросил:

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Эдна мне сказала.

Он снова помолчал, внимательно глядя на нее, несколько озадаченный, но гораздо более спокойный, притом во взгляде его даже появилась некоторая веселость.

В наступившей тишине никто из них не решался сделать какое-либо движение. Женщина была очень напряжена; она сидела, согнув руки и упираясь ими в матрас.

– Видишь ли, я люблю Эдну. Она тебе говорила когда-нибудь, что я люблю ее?

Женщина не отвечала.

– Думаю, что она сука. Но самое смешное, что я все равно ее люблю.

Женщина не смотрела ему в лицо, она следила за его правой рукой.

– Эта Эдна – просто сука.

Теперь наступила продолжительная тишина; он стоял неподвижно, вытянувшись в струнку, она сидела на кровати не шевелясь. Неожиданно стало так тихо, что они услышали сквозь открытое окно, как журчит вода в мельничном лотке на соседней ферме.

Потом он произнес, медленно, спокойно, как бы ни к кому не обращаясь:

– По правде говоря, не похоже, что я ей до сих пор нравлюсь.

Женщина подвинулась ближе к краю кровати.

– Убери-ка этот нож, – сказала она, – пока не порезался.

– Прошу тебя, не кричи. Ты что, не можешь нормально разговаривать?

Неожиданно он склонился над ней, внимательно вглядываясь в ее лицо, и поднял брови.

– Странно, – сказал он. – Очень странно.

Он придвинулся к ней на один шаг, при этом колени его касались края кровати.

– Вроде ты немного похожа на Эдну.

– Эдна ушла. Я тебе уже это сказала.

Он продолжал пристально смотреть на нее, и женщина сидела не шевелясь, вдавив кисти рук в матрас.

– Да, – повторил он. – Странно.

– Я же сказала тебе – Эдна ушла. Я ее подруга. Меня зовут Мэри.

– У моей жены, – сказал он, – маленькая смешная родинка за левым ухом. У тебя ведь такой нет?

– Конечно нет.

– Поверни-ка голову, дай взглянуть.

– Я уже сказала тебе – родинки у меня нет.

– Все равно я хочу в этом убедиться.

Он медленно обошел вокруг кровати.

– Сиди на месте, – сказал он. – Прошу тебя, не двигайся.

Он медленно приближался к ней, не спуская с нее глаз, и в уголках его рта появилась улыбка.

Женщина подождала, пока он не приблизится вплотную, и тогда резко, так резко, что он даже не успел увернуться, с силой ударила его по лицу. И когда он сел на кровать и расплакался, она взяла у него из рук нож и быстро вышла из комнаты. Спустившись по лестнице, она направилась в гостиную, туда, где стоял телефон.

Стоял теплый летний вечер. Выйдя из дома, Клоснер прошел вглубь сада, где находился сарай, открыл дверь, вошел внутрь и закрыл ее за собой.

Сарай служил ему мастерской. Вдоль одной из стен, слева, стоял длинный верстак, а на нем, среди разбросанных как попало проводов, батареек и разных инструментов, возвышался черный ящик фута три длиной, похожий на детский гробик.

Клоснер подошел к ящику. Крышка была открыта, и он склонился над ним и принялся копаться в хитросплетении разноцветных проводов и серебристых ламп. Он взял схему, лежавшую возле ящика, внимательно изучил ее, положил на место и начал водить пальцами по проводам, осторожно потягивая их, проверяя прочность их соединения; при этом он заглядывал то в бумажку со схемой, то в ящик, то снова в бумажку, пока не проверил каждый проводок. Занимался он всем этим, наверное, с час.

Затем он протянул руку к передней части ящика, на которой находились три верньера, и принялся поочередно крутить их, одновременно следя за работой механизма внутри ящика. Все это время он тихо что-то про себя говорил, кивал, иногда улыбался, при этом руки его находились в беспрерывном движении, пальцы ловко и умело сновали внутри ящика; рот его странным образом кривился, когда у него что-то не получалось, и он бормотал: «М-да… угу… А теперь так… Хорошо ли это? Где-то тут была схема… Ага, вот она… Ну конечно… Да-да… Отлично… А теперь… Хорошо… Хорошо… Да-да…»

Он был предельно сосредоточен; быстрые движения его подчеркивали спешность, безотлагательность работы, и делал он ее, подавляя в себе сильное волнение.

Неожиданно он услышал шаги на посыпанной гравием дорожке. Он выпрямился и резко обернулся, и в ту же минуту дверь открылась и вошел высокий мужчина. Это был Скотт. Это был всего лишь Скотт, местный доктор.

– Так-так-так, – произнес доктор. – Вот, оказывается, где вы прячетесь по вечерам.

– Привет, Скотт, – сказал Клоснер.

– Я тут проходил мимо, – продолжил врач, – и решил заглянуть. В доме никого нет, поэтому я и пришел сюда. Как ваше горло?