порталом, виднелся крест. Возле хоров он нашел винтовую лестницу и поднялся на этаж выше.

Майк сидел у стены. В слабом отсвете телефона Джонни увидел круглое лицо, короткие темные волосы и ухоженную бороду. Вдоль стен Майк разложил карманные издания романов Яна Гийу, Юна Мишлета и Кена Фоллетта, а заодно безоткатные пушки и ручные гранаты.

– Добрался, – сказал Майк на тягучем эстланнском диалекте, – н-да, денек в самый раз, чтоб приехать. Здесь долго было тихо-спокойно. Я как раз вернулся из лазарета и обычно сюда наверх не залезаю, но аккурат нынче вечером здесь оно получше.

Джонни сам не знал, чего ожидал, но от этого человека веяло какой-то мягкой осторожностью. Посреди помещения за укрытием из мешков с песком лежала снайперская винтовка, дуло смотрело на маленькое окно.

– Эта вот винтовка Барретта не раз меня спасала, – сказал Майк. – Вообще-то у меня не было денег на нее, но спасибо краудфандингу в Сети, я все-таки ее заполучил. Золото, а не оружие.

Его прервал скрипучий голос из рации, по-французски. Джонни понял не все, но речь шла о «курдских собаках».

– Это враг. Исламское государство. Добровольцы говорят на многих языках. По-арабски, само собой, по-русски и по-французски. Они слушают нас, а мы их. Хотел бы я знать французский, тогда бы велел им заткнуть пасть.

– Давай помогу с французским, – сказал Джонни. – Попробуй так: Ta gueulle, Mоhamed, nique ta mere.

Майк сухо хохотнул.

– Можешь повторить?

Подправив произношение, Майк повторил фразу в микрофон. И рация мигом взорвалась французскими проклятиями.

Джонни заметил, что расслабился в обществе Майка. Как норвежцы всегда узнают друг друга за рубежом, точно так же и он всегда видел по человеку, доводилось ли ему убивать.

Они были нацией убийц, уж Майк-то определенно из их числа.

– Французы, – рассмеялся Майк. – Я никогда не тревожусь, пока по рации говорят они. Но если слышишь русский, наоборот, держи ухо востро. Русские в ИГ лучшие солдаты. Иногда сюда на фронт приезжают французские разведчики и спецподразделения. Вот когда можно пожрать как следует, и красное винцо есть, и рататуй.

Джонни вспомнил, что так же говорил и Х.К., и задумался о том, что бы сказал его старый шеф, узнай он, что Джонни опять в Курдистане. Посмеялся бы в бороду.

– Французская разведка составляет списки здешних французских добровольцев, чтобы уничтожить как можно большее их количество. В халифате чертовски много французов, и вернись они во Францию, там начнется адская заваруха.

Когда Майк встал и подошел к окошку, Джонни заметил, что он хромает.

– Тебя лечил Ханс Фалк, да?

– Повезло, что он случился поблизости, – сухо сказал Майк. – Боюсь, иначе началась бы гангрена.

– Он рассказал мне о вашей встрече, – сказал Джонни. – Но кой-чего я не понимаю.

Майк служил в снайперском отряде и был на нескольких заданиях в Афганистане. Продвижение халифата на родину предков все изменило. Сидеть и смотреть на резню он не мог. Расторг контракт и уехал. Через немецкого курда попал в часть генерала Ковле. В том, как Майк рассказывал свою историю – телеграфным стилем, без прилагательных и восклицательных знаков, – сквозило что-то сугубо армейское.

В Норвегии Майк, находясь в отпуске с фронта, предложил свои услуги разведке, но ему все не отвечали. А время шло.

– Дальше я получаю сообщение от старого знакомца из снайперского отряда. Он использует военный код, чтобы я понял, кто он.

– И кто это был? – спросил Джонни.

– Сверре Фалк.

– Сверре Фалк? – удивился Джонни.

Майк кивнул.

– Я жалел парня, когда он был в отряде. Все над ним смеялись, называли папенькиным сынком, милллиардерчиком, говорили, что он, мол, попал к нам благодаря отцовским связям. Отличный стрелок вообще-то, но в остальном довольно бездарный. Психика слабая. После нескольких стычек в Афганистане вконец выдохся, больше торчал у капеллана, чем с ребятами. – Майк помолчал. – Но когда мы встретились, Сверре Фалк был совсем другим. Слишком хорошо одет для Курдистана. Сказал, что приехал от какой-то гуманитарной организации, хотя тут за километр несло разведкой. С собой он привез десять тысяч долларов налом, это была половина. Я не хотел брать деньги, но он настаивал, и в конце концов я согласился, поскольку мог кой-чего купить для здешних парней. Остальные, мол, получу, когда сделаю то, что он скажет, достану оружие и положу его вместе с пятью тысячами долларов…

– …в ячейку в Международном банке Курдистана, – докончил Джонни. – Оружие забрал я.

Майк кивнул:

– Сверре Фалк работал на норвежскую разведку.

– Нет, – возразил Джонни. – Сверре Фалк приехал от имени САГА. Поскольку в Норвегии эта операция никогда бы не получила политического одобрения, за ней стояла не разведслужба. Это было приватное задание, только мы об этом не знали.

– Нас использовали, обоих, и оставили в дерьме.

– Ключ ко всему – Сверре Фалк, – сказал Джонни. – Никто нам не поверит, если он не выложит карты на стол. Но если выложит, мы сможем разоблачить САГА. Пожалуй, мне пора возвращаться.

– Думаю, нынче вечером это будет сложновато, приятель, – сказал Майк.

В тот же миг снова заговорила рация.

На сей раз по-русски.

Глава 30. Ставь точку, псих ненормальный

Вернувшись в Редерхёуген после тяжелого трехдневного лыжного похода, Сверре окончательно принял решение. Он поедет в Афганистан, пусть даже билет туда обеспечил Улав. Известно об этом только М. Магнусу, а отцовское участие будет забыто в тот самый миг, когда объявят тревогу и он покажет, на что способен.

Несколько дней назад он сел на поезд и забрался в горы. И шел оттуда домой на лыжах, один, злой и голодный, против ледяного ветра. Вечерами, добравшись до    хижины турсоюза, от усталости сразу бухался спать, не обращая ни малейшего внимания на одиноких отчаянных девчонок, которые явно охотились здесь за мужиками.

Не то чтобы ему не хотелось. Если наследник миллиардов, так сказать, вывесит фонарь, охотниц, понятно, налетит тьма-тьмущая. Только вот с этими золотоискательницами, жаждущими его по меркантильным причинам, он ни за какие коврижки в постель не ляжет.

Те, кого он хотел, не хотели его.

После Афганистана у него не было ни одного порядочного романа. Да и до Афганистана тоже, но тогда вечная холостяцкая жизнь вполне его устраивала. «Сверре дожидается большой любви», – говорил в ту пору отец. Сейчас он не говорил ничего, однако давал понять, что презирает тех, кто не плодится, а стало быть, не продолжает род.

Возможно, дело в Афганистане. Он был так счастлив в этой пустынной стране, так полон ощущением смысла и цели. А вот стоило ему вернуться, и волна, которую он там поймал, накрыла