канальи. Офицеры, наши и французские, повадились друг к другу в гости ходить[65]. Обсуждают, как после заключения мира пойдут вместе воевать Персию. Не будет вам мира! Война не окончена, пока хоть один враг топчет русскую землю…»

* * *

Каким мне показался Кутузов? Старым, тучным, больным человеком, в чьей одряхлевшей оболочке еще горел пытливый разум. Удивительно, но он еще любовницу с собой возит. К слову, это никого не напрягает. Один из русских генералов, когда ему о том сказали, заметил, пожав плечами: «Румянцев их четыре возил». Светлейший много спит, что беспокоит окружение: дескать, как же так? Отечество в опасности, а главнокомандующий дрыхнет. На что другой умный человек сказал: «Чем больше он спит, тем лучше для России». Главнокомандующий не должен совать нос в каждую щель, от него требуется выбрать стратегию кампании и строго ее придерживаться. С этим у Кутузова все в порядке – соображает отлично. Ситуацию с человеком, близким к царю, поймал влет, под это дело удалось скормить наводку на Малоярославец. Французы все равно на него пойдут – у них выбора нет, вот и встретим. В моем времени этот ход Наполеона оказался неожиданным для русской армии, отреагировали впопыхах, отсюда встречный бой частей, которых бросали в атаку с марша, суета, хаос, излишние потери. Может, здесь выйдет иначе?

В дивизию Паскевича я добрался к полудню. Бардак в Тарутинском лагере был еще тот. Никто ничего толком не знал. Меня гоняли чуть ли по всему лагерю, заодно я его хорошо разглядел. В моем времени, если верить историкам, домов в нем катастрофически не хватало, даже генералы ютились в овчарне, а Кутузов жил в курной избе. Что говорить про остальных? А вот здесь настроили изб, пусть без особого порядка, зато новых. Свежеошкуренные бревна стен блестели желтизной. А что? Взвод саперов срубит такой дом за день. Пол земляной, крыша – соломенная, стекол в окошках нет – одни ставни. После того, как армия уйдет, крестьяне эти домики разберут и отвезут в Москву, где с выгодой продадут. Вряд ли интенданты станут препятствовать – им-то что? Эти дома уже списали.

Наконец, встреченный мной офицер оказался сведущим и указал верный путь. Подъехав к окружавшим большое поле палаткам и избам, я увидел на импровизированном плацу ротные учения. Солдат учили держать строй, заряжать ружья, целиться и стрелять. Фигура командовавшего ими офицера показалось мне знакомой. Я дал шенкеля лошадке и приблизился. Синицын? Точно! Бывший фельдфебель, услыхав, топот копыт, повернулся на звук.

– Здравствуйте, Антип Потапович! – поприветствовал его я. – Новобранцев гоняете?

– Платон Сергеевич? – изумился он. – Здравия желаю! Вас не узнать в этой бурке. Какими судьбами? Вас же в Петербург забрали.

– Как забрали, так и отдали, – сказал я и зевнул. – Просьба к вам, Антип Потапович: найдется, где ненадолго прикорнуть? Ночь не спал. Сутки выдались – не приведи Господь! Вчера французы меня в плен захватили. Вечером от них бежал, ночь к своим добирался. Близ лагеря на рассвете меня казачки прихватили. За шпиона приняли, даже побили чуток, – я указал на синяк под глазом. – Потом с Иловайским казачков Чубарого и его самого поминал, далее и вовсе к Кутузову потащили. Как раз от светлейшего еду. Устроите?

– Конечно! – кивнул Синицын. – Вон моя палатка. Идемте, провожу. Петров! – вызвал он из строя унтер-офицера. – Займись этими олухами, пока я господина подпоручика устрою.

– Капитана, – поправил я, спрыгнув на землю и ткнув пальцем в свой горжет.

– Надо же! – покрутил он головой. – Как борзо в чинах растете.

– Государь пожаловал, – объяснил я. – После расскажу, за что и как. Ведите!

Держа лошадь на поводу, я зашагал вместе с прапорщиком… Упс! Уже с подпоручиком.

– Ты, гляжу, тоже в чинах подрос, – сказал, разглядев горжет на его груди. Мы уже отдалились от роты, и я перешел на «ты». Не следует при нижних чинах «тыкать» командиру. Синицын – дворянин, пусть и новоиспеченный.

– Так всех после Бородино пожаловали, – пожал плечами бывший фельдфебель. – Ваш знакомец Кухарев теперь тоже подпоручик, Рюмин – капитан, Спешнев – подполковник.

Понятно. Потери в офицерах после Бородино у русской армии огромные, вот и пошла движуха.

– Как новобранцы? – спросил я Синицына. – Сено-солома?

– Нет, – покрутил он головой. – Слава богу, не деревенские – из московского ополчения. Кто-то из дворовых людей, кто-то из мещан, люди большей частью сметливые и бойкие. Есть даже грамотные, только строю учить их да учить, – подпоручик вздохнул. – И стреляют плохо, заряжают медленно.

– Приставь к каждому наставника из старослужащих, – посоветовал я. – Пусть дрючит молодого.

– Уже сделал, – махнул рукой Синицын. – Только опытных после Бородино мало. На одного по трое ополченцев приходится. Не справляются.

Грустно… За разговором мы приблизились к палатке.

– Ложитесь, Платон Сергеевич! – сказал Синицын, откидывая полог. – Там у меня солома под рядном и сено в головах. О лошадке не беспокойтесь. Велю фурлейту ею заняться – обиходить, накормить. Ваш мерин, к слову, цел и здоров. На нем Рюмин пока ездит, но велите вернуть – отдаст.

– Подумаю, – сказал я и полез в палатку. Там снял с головы кивер, вытащил из перевязи шпагу, стащил мундир и повалился на ложе Синицына. После чего накрылся буркой и мгновенно уснул.

Я видел сон, и тот был страшен. Передо мной лежало поле, устланное телами павших солдат – судя по мундирам, французских. Из-под груд трупов ручьями текла кровь, на траве валялись оторванные руки и ноги, причем некоторые шевелились. Я стоял, глядя на тела, почему-то зная, что все эти люди погибли по моей вине. В стороне послышался топот копыт. Я повернул голову: ко мне скакал всадник. Белая лошадь, серая шинель, характерная шляпа. Наполеон? Тем временем всадник приблизился, и я разглядел всем известное одутловатое лицо и нос с горбинкой.

– Ну, что? – спросил Бонапарт почему-то по-русски. – Доволен, посланник? Это ты их убил, – указал он на поле.

«Неправда! – хотел возмутиться я. – Ты сам привел их в Россию. Все из-за твоего желания править миром». Но вслух произнести этого не смог – слова будто замерзли в горле.

– Нечего сказать в оправдание? – нахмурился Наполеон. – Раз так, приговариваю тебя к смерти. Расстрелять его! – указал он на меня рукой в перчатке.

Два ближних мертвеца вскочили с земли и, подбежав, схватили меня за руки. Я попытался вырваться, но тело не подчинилось. Тем временем другие вставшие покойники принесли откуда-то столб и вкопали его в землю, причем сделали это без лопат, руками. Меня подтащили к столбу и прикрутили к нему ремнями от перевязей. Покончив с этим, мертвецы подобрали валявшиеся на земле ружья и стали их заряжать. Залитые кровью лица солдат выражали мрачную решимость. У некоторых отсутствовали куски черепа, я