О значимости восстаний свидетельствует новый парламентский Закон о наказании за незаконные сборища и возмущение королевских подданных. Помимо этого герцог Нортумберленд начал работать над устранением других причин недовольства. Он взял на себя непростую задачу по исправлению ситуации с содержанием благородного металла в монетах, стоимость которых сократилась за время правления Генриха VIII и регента Сомерсета. В этом отношении Джон Дадли и его коллеги по совету добились лишь незначительного успеха. Под руководством Дадли тайный совет вновь стал руководящим органом королевства.

Леди Мария однажды охарактеризовала герцога Нортумберленда как «наименее устойчивого человека в Англии». Он ответил комплиментом на комплимент, заявив, что считает ее серьезной угрозой и для себя самого, и для нового религиозного порядка. Поскольку она была следующей в линии престолонаследия, после кончины Эдуарда герцогу Нортумберленду в лучшем случае грозила бы ссылка. Леди Мария также являлась единственной наиболее значимой сторонницей старой веры. Вероятно, было бы удобнее от нее избавиться, однако в таком случае народное возмущение могло бы угрожать государственному единству. Кроме того, леди Мария приходилась двоюродной сестрой сильнейшему монарху Европы, императору Карлу V, и герцог Нортумберленд прекрасно понимал, что было бы крайне неблагоразумно и даже опасно навлекать на себя его гнев; Карл, незадолго до этого подчинивший своей власти мятежные немецкие провинции, отлично знал, насколько плохо Англия готова к войне. Весной 1550 года Марию лишили привилегии соблюдения обрядов старой религии и призвали повиноваться Закону о единообразии. Посол Священной Римской империи немедленно выразил свой протест по поводу данного ограничения.

С этого времени Мария чувствовала, что ей грозит опасность. Она говорила послу, что члены тайного совета «порочны и лукавы в своем поведении, а ко мне настроены с особой недоброжелательностью». Она была уверена, что теперь ее точно планируют убить. Поэтому к лету Мария вынашивала планы бегства, надеясь перебраться на лодке на материковую часть Европы, где она могла бы укрыться при дворе своей двоюродной сестры во Фландрии. В конце июня в районе Модона, что на побережье Эссекса, к берегам Англии подошли четыре военных корабля Священной Римской империи и еще четыре менее крупных судна, однако к этому времени стало казаться, что Мария потеряла самообладание. Вновь и вновь она повторяла: «Что мне делать? Что теперь со мною будет?» Корабли удалились, а тайный совет стал еще пристальнее следить за принцессой. Ее капелланам приказали воздержаться от чтения мессы, на что Мария возразила, что на них распространяется ее неприкосновенность.

Тогда сам Эдуард отправил ей письмо, отчасти написанное собственноручно, в котором порицал ее неуместную набожность, предупредив ее о том, что «в нашем государстве для нас стало бы источником неудовольствия позволять вам, столь важному подданному, не соблюдать наши законы. Ваша близость к нам по крови, равно как и величина земельных владений в условиях сего времени лишь увеличивают вашу вину». В этих строках проступает явная угроза наказания или даже кары. В ответ Мария сообщала брату, что его письмо причинило ей «больше страдания, чем любой недуг, даже чем сама смерть». Их размолвка стала источником печали и подозрений.

Когда Марию вызвали в Лондон для отчета о своем поведении, ее сопровождали пятьдесят рыцарей, облаченных в бархат, с золотыми цепями на груди, а также свита из восьмидесяти слуг, каждый из которых держал в руках четки. Посыл был предельно ясен. Но кроме провозглашения верности старой вере этот спектакль был призван продемонстрировать силу и власть леди Марии. Если суждено было начаться борьбе, принцесса вполне могла выйти из нее победительницей. Ведь с нею была сила старой веры. Два дня спустя леди Мария отправилась с процессией в Вестминстер, куда для приветствия собрались тысячи людей. Зло витало в воздухе. Сообщалось, что земля затряслась, когда «всадники одновременно спешились и вдруг растворились как дым». Согласно ряду записей, «взошло три солнца, и люди не могли различить, какое из них истинное».

Эдуард на тот момент недавно начал вести дневник. В записи от марта 1551 года значится: «Леди Мария, моя сестра, приехала ко мне в Вестминстер». Ее вызвали на встречу с юным королем в присутствии тайного совета, где Эдуард ясно дал понять, что «не способен более терпеть» посещение ею католических месс.

— Душа моя принадлежит Господу, — ответила она. — Я не поменяю своей веры и не стану лицемерно скрывать своих убеждений за противными им действиями.

— Я не ограничиваю вас в вере, — возразил Эдуард. — Вы не способны править как король, но должны подчиняться как верноподданная. Пример ваш может вызвать значительные неудобства.

Как сообщают источники, диалог продолжился следующим образом:

— Зрелость и жизненный опыт, — заявила Мария, — еще многому научат ваше величество.

— Возможно, вам также предстоит кое-чему поучиться. Ведь учиться никогда не поздно.

Вскоре после этого пришло письмо от Карла V, который угрожал войной, если Эдуард не позволит его сестре посещать мессу. По словам императора, «ответ последовал не сразу». В конце концов ему ответили, что, будучи подданной короля, Мария обязана соблюдать его закон.

Несмотря на это, герцог Нортумберленд уделял много времени и внимания внутреннему сопротивлению, с которым сталкивался его режим. Главной угрозой вновь стал герцог Сомерсет, который после недолгого заключения вернулся в тайный совет и стремился подорвать авторитет своего преемника. Пережив Тауэр, герцог Сомерсет лишился большей части своего влияния. С его гордостью это было сложно вынести. Поэтому он запустил волну перешептываний, или «народного ропота», направленного против политики лорда-председателя.

Герцог Сомерсет организовал лагерь противников герцога Нортумберленда, в первую очередь из числа своих лондонских сторонников, и вполне возможно, что в качестве крайней меры планировал осуществить парламентский переворот; поговаривали даже, что он нанял убийцу, чтобы тот отрезал Нортумберленду голову, и что подстрекал жителей Лондона барабанным боем, звуком труб и криками «Свободу!». Лорд-председатель не стал ждать, пока ему нанесут удар, и осенью 1551 года приказал арестовать герцога Сомерсета. На суде его впоследствии обвинили в подстрекательстве к бунту, например такими замечаниями, как это: «Алчность дворянства дала народу повод восстать». Обвинение в покушении на убийство было, очевидно, сфабриковано самим герцогом Нортумберлендом. И действительно, накануне своей казни он признался в подделке улик и попросил прощения у сына герцога Сомерсета.

Толпы людей пришли на Тауэр-Хилл в день казни герцога Сомерсета. Стоя на эшафоте, он обратился к ним со словами: «Власть имущие и добрые люди…» Пока он говорил, раздался шум, который напоминал «взрыв пороха, подожженного в закрытом доме», и в то же самое время стук лошадиных копыт, «словно целый табун мчался на толпу во весь опор, чтобы ее растоптать». Зрителей охватила паника; в замешательстве они стали разбегаться с криками «Господи, спаси! Господи, спаси нас!» или «Они скачут сюда, они здесь — и там тоже! Скорее, спасайтесь!». На самом деле не было ни лошадей, ни пороха. Один только всадник подъехал к помосту, при виде которого в толпе раздались крики: «Помилуют, его помилуют! Боже, храни короля!» Держа в руках свою шляпу, герцог Сомерсет ждал, пока крики стихнут. «Не будет этого, добрые люди, — произнес он, — не будет никакого помилования. Такая смерть есть воля Господа». Закончив свою речь и собравшись с духом, он трижды прошептал «Господи Иисусе, помилуй меня», отдал палачу свои кольца и положил голову на плаху в ожидании, пока опустится топор. Когда все было кончено, многие бросились к эшафоту, чтобы обмакнуть платок в кровь убитого.