вцепилась в свою тележку и собралась уже бежать в процедурную и рыдать там от стыда – как вдруг не пойми откуда накатила решимость, даже злость.

Марина выпустила воздух из шприца и со всей силой толкнула героя-любовника в плечо, повалив на кровать.

– А ну, повернитесь!

Брюнет, не ожидавший от совсем еще молоденькой девочки такой прыти, повиновался. Марина собрала кожу на верхнем наружном квадранте ягодицы и со всей силы всадила иглу по самый шприц, хотя их учили вводить на три четверти. Герой-любовник застонал, а она сразу же ввела весь препарат, хотя опять же полагалось давить на поршень медленно, так пациенту комфортней.

Марина положила пустой шприц на лоток, опрокинула спирт на кусок ваты и всучила нахалу.

– Сами протрете, – процедила она сквозь зубы и, грохоча тележкой, вышла из палаты. Нет, решила Марина, лучше уж с детьми.

Но с первым детским уколом тоже не задалось. Ее послали в отделение для новорожденных, там лежали дети до месяца. Марина посмотрела на младенца – крохотный, ножки-ручки тонюсенькие, кричит, извивается – и поняла, что не сможет. Отвернулась, заплакала. На манекенах их учили, и то страшно было, а тут – попка малюсенькая, да нет ее вообще, этой попки.

– Не могу я, не могу!

– Так, Марина, а ну, прекращай мне тут эти сопли! – прикрикнула на нее старшая медсестра, седая, суровая – вот уж кто действительно держал всех в ежовых рукавицах. – Ты лечишь его, вот и давай лечи!

Марина собралась с силами, набрала шприц и аккуратно ввела иглу. Ребенок на мгновение затих, и у Марины отлегло от сердца, но оказалось, что он просто набирал воздух, а когда набрал, то затрясся в крике, задрыгал ножками, побагровел. Неужели и с детьми не смогу, испугалась Марина. Но когда через десять минут она вернулась в палату проведать ребенка, тот уже мирно спал в кроватке – вместе с измученной мамой, которая уснула, прислонившись к стене.

С Наташиным отцом Марина познакомилась на последнем курсе института, когда проходила практику в Морозовской больнице, уколы к тому времени она, слава богу, уже научилась делать. Там лежала трехлетняя девочка с пороком сердца, отцом которой был какой-то высокий чин. Маринин будущий бывший муж работал у этого чина водителем. У него были тонкие усики, пижонские джинсы клеш и рост метр девяносто, на фоне которого Марина не чувствовала себя такой высокой. Еще была блестящая черная «Волга», не его, конечно, но Марине льстило.

Они расписались, когда Марина была уже с животом, и свадебное платье из бежевого кримплена мама сшила ей с высокой талией, так что она проносила его всю беременность.

Выгнала его Марина почти сразу, слава богу, не успела прописать. Маленькой Наташе еще не было трех месяцев, а супруг, в тех самых щегольских джинсах, уходил, как он выражался, в ночную – то ли в ночную смену, то ли в ночную гулянку – и не появлялся несколько дней. К тому времени он уже работал в таксопарке и при разводе попросил Марину не подавать на алименты, сказал, что частным извозом заработает гораздо больше, чем она стребует с него по ведомости, обещал привозить ей каждый месяц по сто рублей. Больше он не появлялся, а Марина его не искала. Единственное, что от него осталось, это Наташина фамилия.

Двадцать шестого не было уже пятнадцать минут, и Марина плюнула, пошла пешком. Ей оставалось еще четыре вызова, а было уже пять часов, совсем темно. Пока она закончит, пока доберется до дома, Наташа наверняка будет спать.

Было холодно, но холод был мягкий, праздничный, со снегом, такой Марина любила. Она рада была пройтись еще раз по своему участку, запечатлеть в памяти, погрустить: это были ее последние дни здесь, она уходила из поликлиники, переводилась в Ясенево, в свой новый район.

Недалеко от Школьников виднелся ее дом, теперь уже бывший. У нее в очередной раз екнуло в груди, конечно, екнуло, она же прожила здесь всю свою жизнь. Пару раз, когда вызовы были рядом, Марина заходила проведать Надежду Яковлевну. Та была, как всегда, в своем духе – боевая, энергичная, безапелляционная, – жаловалась на новых соседей и, как обычно, на невестку. Вот и сейчас сквозь заснеженные ветки деревьев на их шестом этаже светились окна, и Марина представила, как Надежда Яковлевна копошится на кухне, и подумала, что у нее, наверное, уже все уже готово к праздничному столу. А у Марины еще конь не валялся. Вот черт, где же раздобыть майонез для оливье…

У Школьников Марина бывала редко: Гришу обычно лечила его бабушка, и участкового врача они вызывали, только если нужен был больничный. Интересно, дома ли Женя.

– Проходите, проходите, Марина Юрьевна, – дверь открыла Светлана Ефимовна и тут же исчезла. – Вы раздевайтесь. Прощу прощения, я там новости жду. Передали, что будет какое-то заявление Горбачева, а когда – не сказали.

Марина повесила пальто на крючок, шапку положила на комод, распушила примятые под шапкой волосы и поправила надетый поверх свитера белый халат. Как же хорошо в тепле, и так уютно пахло котлетами. С каким удовольствием она сейчас бы съела котлету, а еще если с жареной картошкой… Перед тем как пойти по вызовам она еле успела перехватить бутерброд и уже проголодалась. Или просто посидеть на теплой кухне, в чистоте и тишине, а еще лучше поспать.

– Я руки помою. А вытереть чем можно?

– Конечно-конечно, возьмите там любое полотенце, – отозвалась Светлана Ефимовна. – Вы простите, у меня еще сковородка на плите, сейчас уберу с огня и приду. Гриша у себя. Там вроде ничего страшного, но все-таки я решила вас вызвать, потому что уж очень высокая температура.

Гриша полусидел на кровати, облокотившись на несколько подушек, прислоненных к стене. Щеки и глаза у него горели, дыхание было тяжелым. Рядом лежало несколько раскрытых книг, но сил читать у больного, очевидно, не было.

– Марина Юрьевна, мне уже лучше, – воскликнул Гриша вместо приветствия. – А завтра мне можно гулять?

– Ну ты придумаешь тоже, – покачала головой Марина и приложила тыльную сторону ладони к его лбу.

– Температура у нас какая?

– Последний раз мерили – тридцать девять, – отозвалась Светлана Ефимовна.

– Ясно. – Марина достала из сумки стетоскоп и дохнула на мембрану, чтобы согреть с мороза металл. – А куда это ты собрался?

– Мы с Олегом на каток хотели.

– Нет, Гриш, забудь. В этом году уже не покатаетесь, только в новом. У меня Абрикосов – следующий после тебя вызов. Давай дыши глубоко.

Марина отвернулась в сторону, будто внезапно потеряла к