Для отца Анатолия эти разговоры — длинные и зачастую необязательные — затянулись до самого позднего вечера. Начинал он их по старой привычке издалека. Как их учили в школе КГБ — сначала надо как-то расслабить человека, поговорить на близкие ему темы. Вызвать симпатию.

* * *

Первым в его списке был огромный гривастый монах неимоверной толщины, постоянно, судя по всему, потевший в рясе. Звали его Пафнутий. Он и заведовал всем музеем. И как выяснилось, на этой должности он был совсем недавно. Переведен сюда из московского монастыря, который является в церкви «местом силы».

От него иеромонах Анатолий узнал много интересного о церковной политике последнего времени, о делах, которые вызывали много пересудов. А вот о копье он ничего не узнал. Хотя Пафнутий считал, что его исчезновение — это заговор. Интрига, с помощью которой «враги» хотят скинуть его с должности смотрителя.

«Тоже вариант! — думал отец Анатолий. — Но маловероятный. Нашли бы что-нибудь попроще. Грехов-то у каждого немало. Тем более у такого могучего толстого аскета».

* * *

Большой интерес вызвал у отца Анатолия один из преподавателей. Он писал работу о Сергии Радонежском. И в связи с этим интересовался наследием великого старца как реформатора церкви.

Тут разговор зашел о более высоких понятиях. И Анатолий с большим интересом выслушал почти что лекцию, касающуюся современного положения церкви. И ее роли в жизни страны.

Сухощавый, интеллигентный, в круглых очках, профессор академии был одет в серый костюм. Анатолий знал, что в период гонений советской власти на церковь существовало такое понятие, как тайное монашество. Люди давали все обеты, полагающиеся монахам, но при этом вели обычную светскую жизнь. Таким наш следователь посчитал и профессора Кузнецова. Преподаватель был человек с юмором. И с парадоксальным мышлением. В ходе разговора высказал такие мысли, за которые черному монаху досталось бы на орехи.

— Знаете, на самом деле коммунисты спасли нашу церковь! — заявил он. — Ведь перед революцией ее авторитет был явно подорван. Особенно в кругах интеллигенции. Церковь тогда не смогла стать объединяющей силой, которая повела бы народ. Последующие репрессии очистили церковь. В ней остались только те, кто чувствовал в себе призвание нести слово Божие. Только самые стойкие и преданные. Церковь пала искупительной жертвой. И авторитет ее в народе вырос до невиданных доселе высот. Но, — профессор сделал многозначительную паузу, сложил губы в язвительную усмешку и пошел дальше, — но эффект оказался кратковременным. И сейчас по многим признакам я чувствую, что начался так называемый откат. Вы знаете, какой процент русских по-настоящему воцерковлен?

— Нет!

— Исследования показывают, что считают себя православными едва ли не все. А вот ходят в храм, причащаются, исповедуются процентов пять-шесть. Не более. Это ничтожно мало…

— Скажите, профессор! А в чем причина?

— Причин много. Все и не перечислить. Тут и три потерянных поколения. И общая мировая тенденция. Но главная, на мой взгляд, одна. Наша церковь начала отставать от жизни. Конечно, менять с ходу все нельзя. Это может развалить нашу церковь. Но менять придется.

— Опять обновленчество? Как в двадцатых-тридцатых годах?

— Современный человек живет сложно. В условиях острого дефицита времени. И, скажем, выстоять четыре часа обедни могут только те, кто по-настоящему воцерковлен. Остальные смотрят на обряды и ритуалы скорее как на театр…

— Опять же язык службы…

— Да, и язык тоже. В общем, все достаточно сложно. Посмотрите, что творится в Центральной России! Храмы строятся! А священников для них не хватает. И это громадная проблема. Нет пастырей добрых! А без них дело может угаснуть. Опять же состав верующих. Это в массе своей люди сельские по образованию и менталитету…

— Ну, я бы так не сказал, — возразил профессору иеромонах, вспомнив свою паству.

— Вы знаете, что в принципе церковь может быть как движущей, прогрессивной силой для народа, так и реакционной. Русская церковь, начиная от времен князя Владимира, всегда была для русского народа явлением прогрессивным, объединяющим. Православие позволило в тот момент объединить разрозненные племена в целостное государство, а из кривичей, полян, древлян создать народ. В период монголо-татарского ига, в борьбе с ним, наша церковь тоже сыграла свою роль. Не зря Сергий Радонежский отправил в поход на Мамая своих монахов-ратоборцев Пересвета и Ослябю. Этим он как бы освятил борьбу за независимость. Придал ей черты в какой-то степени крестового похода против басурман. Ну и дальше — создание общежительных монастырей с мощным хозяйством позволило продвигать государственные интересы России в самые отдаленные уголки Евразии…

Анатолию было чертовски интересно. Действительно, когда еще удастся поговорить с таким выдающимся человеком. Но «труба зовет». И он перешел к делам насущным:

— Иван Семенович! Вы использовали фотографии так называемого копья Пересвета в своей докторской диссертации наряду с другими артефактами, относящимися к эпохе Сергия Радонежского?

— Нет. Этот артефакт никак не упоминался в моей работе. И его фотографии не размещались в ней.

— А позвольте полюбопытствовать, почему?

— Ну, как бы это сказать. Старшие товарищи посоветовали. Посчитали, что история происхождения его недостаточно ясна. Легенды, мифы, понимаете, — это одно. А достоверно установленные исторические факты — другое.

— Ну почему же? Шлиман раскопал Трою, руководствуясь гомеровской Илиадой! И это всеми признано.

— Да. Ну, знаете, если быть точным, высшее руководство было против того, чтобы разглашать факт присутствия копья Пересвета в нашей стране.

— Понятно! — сказал Анатолий. Хотя толком ничего не понял. «Это скорее к Бархатовой, — подумал он. — Она специалист. Надо будет ее и спросить. Тем более что она и копается сейчас, устанавливая значимость предмета и его историю».

* * *

Схимонах встретил их суровенько.

Редкобородый «чичероне» Егорий со словами «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас» постучал в дверь келейки. Из-за двери послышалось хмурое «аминь», и весьма негостеприимный глас произнес:

— С чего вздумали меня беспокоить? Я сейчас занят!

Дребезжащим голоском, похожим на блеяние, печальный монашек продолжил:

— Мы по благословению отца наместника!

— Наместника?! — Анатолию в этом восклицании послышалось даже какое-то разочарование. Словно там, за дверью, ждали посланцев как минимум от патриарха, а еще лучше — от самого Господа.

— Ну, заходите! Так уж и быть, — смилостивился голос.

И они вошли в келейку. Небольшая, бедно убранная комнатка. На стенах распятия и образа. Книги. Стол. Стул. Кровать.

На кровати сидел густобородый мужичок с ноготок. Весь в черном. И в нашитых на одежде крестах и молитвах.