— Нет, вы посмотрите на эту старую шлюху! — призывает Летиция.

— Т-ты, д-дрянь! — бросает ей Леонар.

— Ничтожество! — парирует Летиция. — Недочеловек!

— Знаешь, что ждет предателей? — продолжает Ян с пафосом третьеразрядного актера.

Они веселятся! Они постоянно разыгрывают то или иное чувство, а подлинных эмоций у них нет. Или, точнее, у них нет никаких эмоций, кроме связанных с их драгоценным «эго».

— Леонар, возьми себя в руки! — шепчет Мартина, которую я представляю себе исключительно в виде таракана в рясе.

— М-мне н-на в-вас пле-вать! — ясно выговаривает Леонар. — Я сво-б-бод-ный ч-чело-век!

— Имеешь полную свободу сдохнуть, как последнее дерьмо! — неожиданно высоким голосом отвечает Ян.

Сверхчеловек не терпит, чтобы его убийственные догмы подвергали сомнению.

— Изменение в сценарии! — резко добавляет он. — Элиз думает, что Леонар — это Вор, и убивает его!

Он прикладывает ствол своего пистолета к моему виску, потом разжимает мои пальцы и снова сжимает их на рукоятке из рифленого металла. Что? Что такое сказал Ян? Я чувствую, как кровь стынет в жилах. Не могут же они, в самом деле, хотеть, чтобы я…

— Леонар стоит прямо перед тобой, любовь моя, ты не промахнешься! — шепчет мне Мерканти, и теперь его кислое дыхание перебивает запах жевательной резинки. — Видела бы ты его, можно подумать — святой, готовый к мукам!

— Господь отторгает нерешительных! — убежденно произносит Мартина.

Я разжимаю пальцы, пистолет падает на пол.

Пощечина. Такая сильная, что теперь я слышу только какой-то резкий свист. Потом внезапно — голос Яна, кажущийся мне громовым:

— Мерканти, если она продолжит в том же духе, займешься милой Иветт. Спецкурс с массажем дрелью.

Меня снова хватают за руку, снова мои пальцы сжимают на металлической рукоятке. Мой указательный палец кладут на спусковой крючок. Этот указательный палец, который я столько времени разрабатывала. Не зная, что из орудия освобождения он может превратиться в орудие убийства. А если бы я это знала, интересно, я бы еще сильнее хотела жить?

У меня три возможности:

1) Выстрелить в сторону Яна. Что это изменит? Убью я его или не убью, это станет сигналом к страшной бойне.

2) Выстрелить в себя.

3) Нажать на курок. Это спасет Иветт? Не думаю.

Три, а не четыре возможности. Не думаю, что выстрел в Яна или в кого-то еще принесет пользу. Убить себя у меня не хватит мужества. А принять третий вариант я не в силах.

Полное отчаяние.

— Стреляйте же, Элиз. Леонар ждет. Ему не терпится воссоединиться со своим создателем, — ласково говорит мне Мартина.

Кто-то начинает петь. Контр-тенор. Гендель. «Lascia ch’io pianga».

— Настоящее чудо! — восклицает Мартина. — Господь вернул ему голос! О! Какой прекрасный из него выйдет ангел!

— Подождите, это надо снять! — говорит Летиция.

Жужжание камеры Жан-Клода.

Меня тошнит.

— «Смерть Леонара», единственный дубль! — объявляет Летиция.

Жюстина бормочет что-то на непонятном языке. Мадам Реймон без конца сморкается. У меня так дрожит рука, что я еле удерживаю пистолет. И меня тошнит.

— Что мне делать? Начинать со старухой? — нетерпеливо спрашивает Мерканти.

— Давай.

Иветт стонет. Настоящий, полный боли и испуга стон.

Я не знаю, что делает с ней этот мерзавец, но я знаю, что ей больно. Я не хочу слышать, как она стонет. У меня еще на слуху убийство Эмили. Я не МОГУ слушать это.

Гендель заполняет тишину, пахнущую кровью и ужасом. Голос с легкостью выводит мелодические линии, голос становится кристально чистым, как живая вода, как бьющий родник, как дыхание ангела.

Рвота подступает к горлу.

Верещание дрели.

Спазм, отрыжка, горячая и липкая жидкость стекает по подбородку, по рукам…

— А, чтоб тебя, сучку рвет! — вопит Кристиан. Вопль Иветт.

Настоящий вопль.

Вопль, вопль, вопль…

Мой палец нажимает на спуск.

Взрыв.

Голос запинается, захлебывается, умолкает.

Шум медленно падающего на пол тела.

— Прямо в яблочко! — восклицает Ян, похлопывая меня по плечу.

Прежде, чем я успеваю подумать о том, чтобы выстрелить еще и еще раз, во все стороны, оружие вырывают из моей руки. Нервная судорога пробегает по векам, по щекам, по груди, я чувствую, как меня захлестывает, сотрясает, как игрушку, волна ужаса, я задыхаюсь, я пытаюсь дышать, слизь в горле, помогите…

Я убила Леонара.

Моя рука обтирает рот, нос, я провожу рукавом по мокрым губам. Жуткий вкус. Жуткий холод внутри. Ко мне возвращается способность думать — так же ясно, отстраненно, объективно.

Я, которая чувствовала себя виноватой, если убивала муху, я только что добровольно нажала на спусковой крючок огнестрельного оружия, чтобы защитить Иветт, за два часа я убила уже второго человека.

С Дюпюи речь шла о правомерной защите. Но сейчас я совершила убийство.

В этот момент мне становится ясно, что я принадлежу к расе выживающих, тех, кто готов на все, лишь бы выжить. Да, мое желание жить всегда пересилит все остальное.

Из тупого замешательства меня выводит голос Яна:

— Пошли, давайте все на улицу!

Кто-то хватается за мое кресло. Это Иветт, она плачет, ее горячие слезы капают на мои холодные руки. Мне бы очень хотелось расплакаться. Освободиться от наступающего ледника, неумолимо заполняющего мои вены и легкие.

— Простите меня, — говорит она, непрерывно сморкаясь, — но он начал резать мне ляжку насадкой для бетона. Мне так жалко этого бедного мальчика, я не хотела кричать… Но я не смогла… Он придвигал дрель все ближе к моему животу, и…

Это я виновата. Это я выстрелила.

Я слышу, как стучит зубами Жюстина, она совсем раздета.

— Возьмите мою кофту, — говорит ей Иветт, — вы меньше меня, она вас укроет.

Рядом со мной Бернар, он дышит слишком громко, он тучный, и его эмфизема при стрессе усиливается. Он бормочет: «Ночью надо спать. Шоколад вреден для зубов», как будто повторяет мантры.

— Как же ты иногда противен, бедный мой Бернар, — шепчет ему Франсина. — Мне понятно, почему от тебя все отказались.

— Мне надо мыть руки. А семья — это навсегда!

— Ох, заткнись! — огрызается Мартина. — Давай иди! Как подумаю, что мне столько времени пришлось возиться с этой жирной свиньей! Побыстрее бы Господь прибрал его!