В числе авантюристов, хлынувших в Московию, были третьи сыновья вполне приличных, культурных дворян, которым просто не досталось наследства; купцы, капитала которых хватало в Московии, но не хватало в Британии; мастера, которым не нашлось места в родном цеху (по крайней мере места, на которое они претендовали). Но попадались и жутчайшие типы, от которых лучше держаться подальше.

Накапливался опыт: вот Генри Кирст делится последней горбушкой, хотя его от голода шатает, а Гарри Смит норовит подтибрить чужую. Вот Йоганн Горн придумывает такое, отчего всем становится хорошо, а Вальтер Фукс все рассказывает, как они в Баварии в осажденной крепости ели людей, и непонятно, врет ли, все он придумал или правда…

Одни сослуживцы из «немцев» оказывались близки кому-то из московитов, а другие становились только нейтрально-безразличны; одни были полезны, а иные попросту опасны.

Но ведь стоит научиться всему этому, принимая особенности «латинянина» как данность и видя за ним в первую очередь личность, и уже нет места для высокомерия «истинно православного», для того чтобы третировать лютеранина то ли как еретика, душа которого погублена, то ли как исчадие ада. По крайней мере, уверенность в своей исключительной святости и в своих кардинальных отличиях от «латинян» обязательно окажется поколебленной.

История сохранила множество свидетельств, когда служилые московиты во время Смоленской и Украинской войн не только вместе сидели на военных советах, но и пировали вместе, и сидели совместными компаниями.

Я даже не буду задавать ехидного вопроса — не мыл ли рук Алексей Михайлович после Симеона Полоцкого и не стоял ли епитимью Василий Голицын после попойки с польским посланником де Невиллем, — как-то очень уж все очевидно.

То есть я не сомневаюсь ни в малейшей степени — в Московии существовало множество людей, и в конце XVII столетия мывших руки после рукобития с немцем, ритуально очищавшимся после вынужденного поедания «пищи покойников». Были попы (нет сил называть их приличным словом «священник»), накладывавшие епитимью на членов посольств, выезжающих в «неправедные» земли, и плыл над землею бабий вой, ритуальный плач по живому человеку, воюющему в Курляндии. Нет сомнений, все это было, и такая линия в духовной жизни московитов дожила и до эпохи Петра и пережила его эпоху, дожив, по существу дела, почти до нашего времени.

Патриарх Иоаким незадолго до своей смерти в 1690-м кричал об иноземцах: «Какая от них может быть помощь православному воинству? Только гнев Божий наводят. Когда православные молятся, еретики спят». И требовал от Петра немедленно убрать всех иноземцев из войска, снести слободу Кукуй, сжечь живьем «еретических попов» — лютеранских священников.

Читатель постарше легко вспомнит соответствующие тексты из «Правды», «Известий» или «Советской России» образца 1970–1980 годов, тексты, от которых не отказался бы и патриарх Иоаким, и, говоря словами критика Латунского, «воинствующий старообрядец» времен Чигиринских и покорения Смоленска.

Но вот что я осмеливаюсь утверждать с большой уверенностью — эта тенденция не единственная. Задолго до Петра и совершенно независимо от него в Московии ломаются средневековые нормы, определяющие отношение к иноземцам. Обе тенденции долгое время сосуществуют, и московит живет не особенно скучной жизнью, имея возможность вольно (или почти вольно) выбирать, куда ему плыть и каких берегов держаться.

Но в любом случае — при чем тут «революция Петра»?!

ИЗМЕНЕНИЯ В ОРГАНИЗАЦИИ ХОЗЯЙСТВА

У очень многих россиян появляется чувство гордости за предков, когда они узнают: в XVII веке на Соловецких островах выращивались персики (в оранжереях, естественно), под Ярославлем и даже под Холмогорами — арбузы. Вот, мол, каков уровень сельского хозяйства на Руси! И кто это выдумал, будто Московия была страной отсталой?!

Беда в том, что эти факты говорят как раз не о высоком уровне развития экономики, и в числе прочего — о почти полном отсутствии рынка. Когда арбузы выращивают под Холмогорами, а персики на Соловецких островах — это, конечно, свидетельство искусного хозяйствования и высокого уровня агрономии. Но это еще и показатель того, что между разными районами страны нет прочных связей, а дороги остаются очень скверными.

Натуральное хозяйство заставляет выращивать на месте абсолютно все — потому что привезти труднее, чем вырастить. И в Британии века до XIV выращивали виноград и делали совсем неплохое вино — до тех пор, пока не стало выгоднее привозить вино с Юга Франции и из Италии.

Если уж испытывать законную гордость за предков, то скорее за то, что в XVII веке началось складывание рыночной экономики, и уже не абсолютно все приходится выращивать и изготавливать там же, где потребляется продукт. Появляются районы со своей особенной специализацией. Мелкая крестьянская промышленность существовала всегда — нужно же было кому-то делать колеса для телеги и целую телегу, бочки, оглобли, резать деревянные ложки и миски. Должен же был кто-то ткать холсты разной толщины и плотности, шить из них одежду, выделывая для нее пуговицы и окрашивая ткань в разные цвета. Для самого что ни на есть простенького крестьянского хозяйства необходимы были и железные изделия, порой довольно сложные (те же сошники, надеваемые на рабочий конец сохи, взрыхляющий землю), и керамические горшки, и иконы, и выделанные кожи, сшитые в конскую упряжь, кнут, полость для езды зимой и так далее. Если есть русская печь (а существование без нее невозможно на большей части Московии), значит, должен быть тот, кто сформует и обожжет кирпичи и сложит из кирпича саму печь.

Традиционно все эти изделия делал каждый хозяин сам для себя; самое большее, существовали умельцы, делавшие что-то необходимое для всей деревни.

Теперь эта мелкая крестьянская промышленность становится товарной — по крайней мере какая-то ее часть.

Появляется такое понятие, как важские сукна, ярославские холсты, вяземские сани, решминские рогожи, белозерские резные ложки, тульские самовары.

Все эти центры промышленности возникали на основе местного крестьянского производства, и то же самое можно сказать о центрах железоделательных производств. Но железо, конечно же, ковали в основном там, где можно было выплавлять из болотной руды низкосортное железо, а из него — уклад-сталь, и уже очень различного качества.

Основной центр железоделательного производства сложился в уездах к югу от Москвы: Серпуховском, Каширском, Тульском, Дедиловском, Алексинском. Тульское железо и серпуховский уклад были известны далеко за пределами этого района.

Второй центр железоделательного производства — это Север: Тихвин, Заонежье, Устюжна Железнопольская. Сошники, сковороды, гвозди, ножи, топоры, скобы из Устюга в Москве, Смоленске, Ярославле.

В XVI веке ничего подобного еще не было, а в XVII веке замкнутость отдельных районов страны разрушается быстро, и вот уже Поволжье славится выделкой кож, Поморье — солью и изделиями из дерева, Смоленск, Новгород и Псков — льняным полотном, и все эти районы начинают торговать между собой, обмениваться своими изделиями.