Наджаф приехал не один — и даже не на одной машине. За его «тойотой»-пикапом стояла еще одна, и в обеих в кузове сидели на корточках бородатые бойцы Дикой дивизии в пакулях и с автоматами между ног. Я обрадовался этим лицам, как Робинзон, увидевший Пятницу. Нет, определенно, жизнь снова становилась понятной!

Я помахал басмачам рукой. Лёт Фан! — с искренней радостью поприветствовало меня в ответ несколько голосов. У меня даже комок появился в горле.

Мы с Наджафом пошли к казарме пешком и уже подошли к воротам, когда до нее добрались и развернувшиеся «тойоты». Люди знали, что делать. По команде они двумя цепочками вбежали во двор и соединились за плацем. Теперь место было оцеплено.

Казарме досталось. Стены построек были сплошь в следах от пуль, местами штукатурка отвалилась, обнажая плетенку из длинной щепы. Одно из двух жилых зданий было разворочено бомбой, посередине плаца, там, где мы снимали рукопашный бой, зияла огромная воронка.

Я ожидал увидеть командира Гаду. Но командовал здесь наш герой — тот корсиканский бандит, у которого сын был, как ангел. Я с облегчением нашел мальчика глазами — тот робко махнул мне рукой. Но отсутствие Гады было плохим признаком. Он что, уже арестован? А может, его уже и в живых нет? Все-таки четыре дня боев…

По команде Наджафа, транслированной корсиканцем, во дворе собрались все доступные басмачи. Многие узнавали меня и дружески махали рукой, блестя улыбками — я махал им в ответ. Пайсы среди них не было.

Наджаф вопросительно взглянул на меня.

— Это все? — спросил я.

— Все.

— Его здесь нет.

— Хорошо, поедем по городу.

Цепочка нашего подкрепления разомкнулась и трусцой, двумя ручейками вылилась наружу. Вон они уже рассаживаются по машинам. Я в очередной раз поразился, как они умеют материализоваться из ничего и растворяться в воздухе. Духи!

Мы ехали по улицам, по которым снова, ежесекундно сигналя, ехали «уазики», стучали копытами ослики, семенили забаррикадированные со всех сторон мамаши с детьми, проезжали украшенные бумажными цветами пролетки. Магазины были открыты, на лотках, как обычно, громоздились кучи пластмассовых украшений, кричали продавцы ковров, разносчики, чеканщики, плотники… Поразительно все-таки, как привычная жизнь мгновенно возвращала свои права!

Патрулей на улицах было заметно больше. Завидев их, водитель сбавлял ход, чтобы я мог рассмотреть лица.

— Нет, — говорил я. — Поехали дальше.

Мы покрутились так с полчаса, объехав весь город. Может быть, Пайса был героем не только перед камерой и его убили?

— Его точно не было? — спросил Наджаф.

— Точно.

Наджаф задумался. Это задание не было для него в тягость, но и не возбуждало. Эмоции здесь вообще были ни при чем. Ему четко поставили задачу, и он четко ее выполнял.

— Давайте проверим посты? — подсказал я.

— Давайте проверим.

Мы выехали из города — теперь у нас было время поговорить. Я спросил, все ли мои знакомые живы.

— Масуд жив и здоров, доктор Абдулло тоже. У нас вообще потери очень небольшие, — ответил Наджаф. — У талибов, кстати, тоже. Жалко гражданских — их погибло больше всего.

— Вы специально не стали обстреливать город перед атакой?

— И талибам не было никакого смысла применять артиллерию, тем более ночью. Это была акция устрашения. Но ее единственным результатом было то, что жители города обозлились. И мы этим воспользовались. Мы-то ведь ушли из города практически без боя, чтобы не было лишних жертв. И все это оценили.

— Наджаф, я видел, с талибами был один русский офицер. Его не было среди убитых?

— Не офицер, генерал, — поправил меня Наджаф. — Нет, он ушел. Кстати, тот пленный пакистанский офицер тоже. Так что вы у него интервью уже не возьмете.

Мы ехали на запад — туда, где мы снимали передовую. Однако обстановка здесь была уже другая. Во-первых, линия фронта теперь проходила чуть ближе к городу — там, где нас тогда пытался остановить первый басмач. На посту, где мы снимали, в ста метрах отсюда, стояли талибы. Во-вторых, и с той и с другой стороны работали снайперы — то и дело слышались одиночные выстрелы.

Наджаф пошарил рукой у себя под ногами и протянул мне каску:

— Вот, наденьте.

— А вы?

— Мы не носим.

Действительно, все были в пакулях.

— Наденьте, нам всем будет спокойнее!

Я вообще-то ничего не боюсь. Ну, разве что превратиться в идиота или паралитика и стать обузой для своих близких. Нет, выглядеть ряженым мне точно не хотелось.

— Не надо. Рабби уарахам ту.

Моджахеды переглянулись и одобрительно заулыбались:

— Э! Рабби уарахам ту!

Лёт Фан продолжал набирать очки.

Машины съехали с дороги и укрылись за глинобитной стеной дома. Мы вышли, и опять басмачи знали, что делать. Они рассыпались по местности так, что весь пост оказался в их поле зрения.

Может быть, командир Гада здесь? Я, пока мы ездили по городу, все время искал его глазами — больше, чем его, я хотел бы снова увидеть только Пайсу. Но и здесь бойцы выходили во двор, а его не было. Наджаф для очистки совести вошел в дом. Через секунду он вышел, толкая перед собой Пайсу. Тот чистил автомат — в одной руке у него был ствол, а в другой — промасляная ветошь. Увидев меня, Пайса изменился в лице. Это был хороший знак.

— Это он, — сказал я Наджафу.

И дальше все вышло из-под моего контроля — если считать, что когда-то это было иначе. В мгновение ока Пайса оказался на земле, еще через секунду запястья у него были одним узлом, но надежно схвачены за спиной, а в следующий момент он уже снова был на ногах. Все это Наджаф проделал молниеносно и без чьей-либо помощи. Пайса снова посмотрел на меня — и с такой ненавистью, что я почувствовал, как, окрыленное надеждой, у меня в груди застучало сердце.

Я полагал, что сейчас Пайсу начнут допрашивать, но моджахеды действовали по своей схеме. Даже не дав ему надеть галоши, они стволами автоматов погнали арестованного в проулок. Все происходило слишком быстро, и я побежал вслед. Проулок между двумя стенами домов выходил на большую долину, лежащую метрами тридцатью ниже. Это был потрясающий пейзаж! Крутой, почти отвесный обрыв, в километре отсюда — голые каменистые холмы, а все пространство до них разбито на клеточки рисовых полей. Как будто какой-то античный исполин наступил сюда ногой, чтобы земля просела и собрала все текущие в округе ручейки. Но я это все только мысленно сфотографировал — восторгаться мне было некогда.

Пайсу уже поставили на самом краю обрыва, и перед ним выстроилось человек шесть его товарищей. Их действия не оставляли никаких сомнений по поводу их намерений. Пайса выглядел уже не так геройски, как когда позировал перед камерой, но ноги у него не тряслись.