Как реплика на «Экологический империализм» Кросби читается «Зеленый империализм» Ричарда X. Гроува. Гроув видит истоки современного экологического сознания в колониализме. Он начинает издалека и представляет читателю яркую, полную неожиданностей фундаментальную историю. Не в копоти лондонских клоак (как часто предполагают), а среди далеких пальм, на экзотических островах, под впечатлением уходящего рая зарождалось экологическое сознание. Именно там люди впервые увидели собственными глазами или полагали, что увидели, как связаны между собой стремительное сведение леса, иссякание родников, иссушение почвы и ухудшение климата. С островов Святой Елены и Сент-Винсент, а прежде всего с острова Маврикий новое сознание около 1800 года пришло в Британскую Индию. Попав туда, оно не осталось всего лишь добрым намерением, напротив, экология стала для политики влиятельным «лобби», «истеблишментом» научной экспертизы (см. примеч. 23). Особенно действенно оно было в политике охраны лесов. При этом речь шла преимущественно не о древесине, а об экологическом, прежде всего климатическом, значении леса. Инициатива принадлежала врачам и ботаникам, питомниками политической экологии стали ботанические сады. Власть этого эколобби покоилась на господстве над дискурсом посредством всемирной интеллектуальной сети, простиравшейся вплоть до немецких лабораторий и кабинетов, и на страхе колонизаторов перед тропическими болезнями.

В значительной своей части история Гроува не только эмпирически очевидна, но и логична. Встреча европейцев с тропическими лесами и населяющими их народами, нагими «дикарями», придала идеалам райской природы и неиспорченного естественного человека магическую притягательную силу: без этого опыта немыслим энтузиазм любителей природы, того же Руссо. Биология и «страсть к разведению деревьев» получили сильнейший импульс от знакомства с экзотической растительностью. Вместе с тем в колониях, прежде всего на островах, люди гораздо ближе, чем в Центральной и Западной Европе, столкнулись с цепными экологическими реакциями. Отчасти это было обусловлено природными условиями, а отчасти – тем, что разграбление леса, дичи и почв шло в колониях куда более стремительно и беспощадно, чем в метрополиях. В большинстве центрально– и западноевропейских регионов эрозия долгое время остается незаметной, и за вырубками лесов не следует стремительной и необратимой потери почвы. Там, где осадки равномерно выпадают в течение всего года, связь между лесом и водным балансом со всеми вытекающими из нее проблемами не так бросается в глаза. Исследования эрозии и дезертификации получили импульс из Северной Америки, а также тропиков и субтропиков, и только в XX веке люди заметили, что те же проблемы свойственны и Центральной Европе (см. примеч. 24).

Именно в колониях постоянная тревога европейца о собственном самочувствии относилась к климату и его последствиям. В Античности, с Геродота и Гиппократа, встреча с чуждым окружением заставляла человека думать о влиянии среды на людей; заокеанские открытия и завоевания Нового времени дали этим размышлениям сильнейший толчок. Мышление при этом часто следовало античным образцам; однако когда европеец как завоеватель вторгся в новые для него миры, то перед ним острее, чем прежде, встал обратный вопрос – как он сам влияет на окружение. Эксперименты с разведением европейских видов в колониях и экзотических видов в Европе породили новый вид практического экологического знания. Так, в Новой Зеландии в XIX веке люди опытным путем поняли, что для хорошего роста клевера нужно запускать на луга шмелей-опылителей (см. примеч. 25).

Особую роль играли острова: их изолированные микромиры служили своего рода лабораториями для изучения экологических закономерностей. Колонизированные острова – показательные примеры и для Кросби, и для Гроува. На небольших островах лес мог быть сведен без остатка, и никакие заносы семян с близлежащих территорий не могли его восстановить. Животных здесь также можно было истребить быстро и окончательно. Одним из первых примеров стал дронт, птица додо – легендарный нелетающий крупный голубь с острова Маврикий, вымерший еще в XVII веке. На Маврикии люди уже в начале XVIII века поняли, какой роковой ошибкой является вырубка лесов в местах, где пышная зелень лишь обманчиво прикрывает хрупкость вскормившей ее почвы (см. примеч. 26).

Судьба такого крупного северного острова, как Исландия, заселенного викингами около 900 года, в XIX веке была открыта в качестве наглядного пособия по разрушению окружающей среды. Вильгельм Рошер причислял остров к «великолепнейшим образцам природы, оскверненной уничтожением лесов». Исландия кажется хрестоматийным примером экологического порочного круга, который начинается с вырубок леса, продолжается перевыпасом и приводит к разрушению почв, в данном случае еще усиленному ветровой и водной эрозией. Здесь, на краю Арктики, похолодание климата, видимо, еще ухудшило и без того трагическое положение населения, численность которого упала с 80 тыс. в XII веке до 30 тыс. и ниже в XVIII веке. Исходные, первые в истории интересы направлялись на плодовые и кормовые деревья и полностью игнорировали березовые редколесья Древней Исландии. Безусловно, вырубки леса и выпас овец далеко не всегда приводят к разрушению почвы, что видно на примерах Англии и Ирландии, но растительность Древней Исландии не была готова к такой нагрузке. Исландские поселенцы прежде имели дело с экосистемами другого типа и упустили момент, когда они сами еще могли бы приспособиться к той природе, которую им не удалось приспособить к привычному для них хозяйству. Политические условия, видимо, также внесли свою лепту в то, что перед угрозой экологической деградации исландцы повели себя как парализованные: потеряли свою автономию сначала в пользу норвежцев, затем – датчан, и около 1700 года 94 % исландцев были бедными арендаторами с очень ограниченными возможностями. Чтобы оплатить аренду, им приходилось обрабатывать поля каждый год, так что они не могли позволить себе ни пар, ни залежь для восстановления почв. В этом отношении судьба Исландии также подпадает под рубрику «колониализм» (см. примеч. 27).

Совершим теперь перелет на другой конец планеты: на остров Пасхи – заброшенный клочок суши с могучими каменными изваяниями, свидетелями былых амбиций, возможно, сыгравших в его судьбе роковую роль. Этот пустыннейший из всех обитаемых островов мира считается сегодня хрестоматийным примером экологического самоубийства путем уничтожения лесов, предостережением всему космическому кораблю «Планета Земля»! Уничтожение леса должно было происходить на глазах у людей: площадь острова так хорошо просматривается, что, срубая дерево, нельзя было не видеть, что оно – последнее. Или это история не самоубийства, а убийства? Судя по споро-пыльцевым диаграммам, остров был почти безлесным уже тысячи лет назад. Однако голландский адмирал Якоб Роггевен, открывший остров в 1772 году, обнаружил на нем развитое сельское хозяйство с разнообразными плодовыми культурами. Обезлесение и здесь не обязательно означало деградацию, тем более что были еще и пальмы. Видимо, упадок начался лишь в последующие годы из-за кровавой гражданской войны, закончившейся в 1862 году, когда большую часть населения вывезли с острова перуанские работорговцы, а остров превратился в одно большое овцеводческое ранчо (см. примеч. 28).