Умные люди видели в этом тайные расчёты Годунова. Это он, «проныра лукавый», и сестру свою, царицу, заставил постричься — вопреки воле покойного Фёдора, оставившего её «на всех государствах». Ясное дело — не хотел он быть правителем при сестре-царице, задумал сам добиваться царства и будет делать это по-хитрому.

Между тем дела в государстве делались по царицыну указу, но в них угадывалась рука Годунова. Бояре, читая эти указы, укреплялись в мысли, что правитель помышляет о царстве. Они знали, что патриарх Иов за него, что везде — и в Думе, и в приказах, и в управлении — были поставленные им люди. Да и кому другому, как не родному брату, передаст царица-инокиня скипетр? Многим в те дни приходили столь неутешительные мысли.

Тогда-то и собрались бояре в Думе, чтобы перехватить власть у Годунова. Решили обратиться к народу с требованием дать присягу на имя Боярской думы. К народу вышел дьяк Василий Щелкалов, но в ответ на это требование, им оглашённое, услышал:

— Не знаем никаких бояр! Знаем лишь царицу!

— Царица постриглась и ныне находится в Новодевичьем монастыре.

Но толпа и слышать не хотела о присяге боярам. Настойчивость дьяка её раздражала. Послышались голоса:

— Да здравствует Борис Фёдорович!

Настроение складывалось в пользу Годунова, и надо было думать, как избежать беды. Некоторые именитые князья и бояре собрались в царском дворце в селе Коломенском, чтобы решить, как помешать Годунову занять престол. Знали, что патриарх с боярами и служилыми людьми всех сословий отправились в Новодевичий монастырь просить царицу-инокиню, чтобы она благословила брата на царство. Это не тревожило гостей Коломенского дворца. Знали, что помыслы брата и сестры совпадают, но что царица-инокиня столь же хитроумна и неправдива в речах, как и её брат. Патриарху не добиться от неё скорого согласия.

Тем временем князья и бояре, враждебно настроенные к Годунову, расположились в бывших палатах Никиты Романовича в Коломенском дворце. С часу на час ожидали возвращения боярина Биркина, который выехал вместе с патриархом в Новодевичий монастырь. Дорога по лёгкому морозцу взбодрила вельмож. В романовских палатах было тепло и пахло сосной, уютно потрескивали дрова в старинных печах. Хотя хозяева бывали здесь редко, оставшиеся слуги сумели соблюсти в палатах жилой дух. Всегда были наготове любимые романовские пироги и вина. Гости расположились по-домашнему на скамьях за дубовыми столами, скинули кафтаны, сидели в однорядках, расспрашивали князя Голицына, из-за чего вышел у них спор с князем Трубецким. На красивом и породистом лице князя Андрея Ивановича появилось упрямое хмурое выражение.

— Или не знаете князя Тимофея Романовича? Ему бы всех, кроме разве царя и патриарха, подвести под своё начало. Начал учинять мне зло, дабы я стал делать всякие мелкие дела, понижающие княжеский сан. А как я от дел тех удалился, начал бить на меня челом государыне Александре Фёдоровне. Патриарх писал мне по царицыну указу, дабы я всякие дела с Трубецким делал, а не стану делать — выдадут меня-де Трубецкому головою... Я и приехал к патриарху искать правды, ибо князю Голицыну неможно быть ниже его, князя Трубецкого. Патриарха ныне нет. Я и приехал к вам искать совета.

Князья и бояре слушали, опустив головы. Они знали, сколь своенравным был князь Трубецкой, сколь любил себя возвеличивать, а других принижать. Как было князю Андрею Ивановичу уступить ему, не причинив обиды всему роду Голицыных? То-то возрадовалась бы душенька Годунова, не терпевшего Голицыных за их дружбу с покойным дьяком Андреем Щелкаловым. А Трубецкой угождает Годунову, за то и в чести у него. Воля же правителю большая дана, чего доброго и выдаст князя Андрея Ивановича Трубецкому головою. А тот будет волен хоть на конюшню его послать и там выпороть. Это его душеньке великая услада станется — обесчестить князя, чей род познатнее его будет.

— Так что, может, станем бить челом патриарху, дабы вызволил от обиды князя Андрея Иваныча? — спросил молодой князь Темкин.

Он понимал, сколь опасно местничество, да кто откажется защитить честь своего рода?

— У патриарха нет своей воли, — возразил князь Буйносов, известный своей опытностью и умением избегать спорных дел, касающихся княжеской чести. — Он будет делать, как велит ему Годунов. Помните, как он сказал: «Превеликую милость имел я, смиренный, от Бориса Фёдоровича и в давнее время, когда был на Коломенской епископии, и ныне...»?

В разговор вмешался всё это время молчавший Фёдор Никитич:

— Я думаю, тебе, князь Андрей Иванович, будет больше чести, ежели оставишь обиды разрядные. А спустя малое время бей челом патриарху, дабы перевёл тебя на другую службу.

Не успел князь Голицын ответить, как в палату вошёл боярин Биркин. Взгляды присутствующих разом устремились на него. По тому, как боярин оглядел собрание, как неспешно снял опашень, можно было понять, что он привёз важную новость.

— Что молчишь, Петрович, ничего не сказываешь? — обратился к нему Фёдор Никитич. — Садись к нашему столу да мальвазии отведай — язык-то и развяжется.

Биркин выпил чару, поданную ему дьяком Щелкаловым.

— Никак Годунов принял благословение сестры-инокини на царство? — спросил Щелкалов.

Биркин отрицательно покачал головой.

— Что же ты молчишь, будто в скорби великой?

— А то и молчу, что не сподобил Господь уразуметь хитрости Бориса Фёдоровича.

— Сказывай! — раздались нетерпеливые голоса.

— Борис Фёдорович отказался от венца и тем поверг молящих его в великую горесть.

— Каков отказник!

— А резоны какие выставил?

— Себя умалял!

— Ну, это у него в обычае...

— Как-де мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого государя, моего пресветлого царя! Мне никогда и на ум не приходило о царстве...

— И, чай, нашлись простецы? Поверили речам лукавым?

— Как не найтись!

— Худо, что и сам патриарх поверил лукавцу и ну пуще прежнего его умаливать!

— Поверьте моему слову — патриарх учинит крестный ход в монастырь, где затворился Годунов с сестрой.

— Видно, что так, — согласился Биркин, — потому как Борис Фёдорович долго толковал, как станет помышлять об устройстве праведной и беспорочной души усопшего царя.

— А что Иов?..

— Прослезился при этих словах. И Годунов, глядя на него, прослезился да и говорит: «Тебе, отец наш, и боярам ныне помышлять о государстве и земских делах».

— А что же Иов?

— Молебен велел служить, дабы склонить Бориса Фёдоровича принять царство, а затем слёзно молил отказника явить Москве свои пресветлые очи.

— А что Годунов?

— Одно токмо и твердил: «Ежели Москве пригодится моя работа, то я за святые Божии церкви, за одну пядь Московского государства, за всё православное христианство и за грудных младенцев рад кровь свою пролить и голову положить».