Перед статуей – широкая площадка, на которой, уныло свесив лопасти, дремали вертолеты.

Далеко впереди виднелся обломок Останкинской башни и щербатые коробки многоэтажек.

Слева от меня расположилась каменная арка с шестью колоннами и статуей. Опять-таки – мужчина и женщина, снова – воздетые к небу руки, но на этот раз в них не серп и молот, а нечто похожее на веник. Прямо перед аркой стояли стрелки, а за ней виднелись увенчанные звездами золотистые шпили.

Я свернул к арке.

– Куда?

Приклад врезался между лопатками.

– Направо топай.

А вот и тот самый барельеф, где фотографировались Островцев и его жена! Бронзовая женщина как ни в чем ни бывало изучает какие-то схемы; космонавт в шлеме и в шнурованных, похожих на мои, ботинках, поднимается по ступеням к гигантской ракете. Вот только ракета никуда не летит – сломленная по каменному шлейфу, она лежит неподалеку от постамента.

По ступенькам мы спустились к узкой решетчатой двери, рядом с которой дежурил стрелок. Он посторонился, не обронив ни слова. Мы вошли. Просторная зала освещена несколькими тусклыми лампочками, на каменном полу – обширные лужи, подернутые ледком. Костюм космонавта, модель спутника, луноход, – похоже на музей.

– Вон туда.

Конвоир подтолкнул меня к двери, сам же, как и его товарищ, остался в холле.

Я замер на пороге небольшой комнаты, где за столом перед красным абажуром сидели мужчина и женщина. Свет от лампы играл на черной коже их плащей, на двух значках, пришпиленных к отворотам плащей, – бронзовых, тяжелых значках: сомкнутая звериная челюсть держит букву «О».

– Проходите, товарищ, – сказал мужчина. У него был ласкающий голос и открытый, добродушный взгляд. За окладистой бородой и усами не видно рта, но казалось, что он улыбается.

– Меня зовут Глеб Пьяных, я капитан ОСОБи первого ранга, это – моя помощница.

Особист… Один из тех, кто… кто изнасиловал мою Марину. Мне захотелось вцепиться в скрываемое бородой горло…

Женщина прятала глаза за стеклами темных очков. Судя по ее выпяченному подбородку и поджатым синеватым губам, она не склонна к болтовне.

Я присел на указанный особистом стул.

– Мы рады приветствовать вас в Цитадели, – бородач улыбнулся, обнажив желтые пеньки зубов, и достал портсигар. – Лорд-мэр, со свойственным ему великодушием, дает вам шанс изменить свою жизнь в полном соответствии с девизом нашего движения «Будущее зависит от тебя».

Особист закурил, с наслаждением втягивая в легкие дым.

– Как вы воспользуетесь этим шансом – это уже ваше дело, но лично я советую не упустить его. Другого не представится.

– Номер жетона? – отрывисто каркнула особистка, шелестя бумажками.

– Тридцать два.

– Ваше имя?

– Ахмат.

– Ахмат? – Глеб Пьяных сверкнул на меня глазами.

– Так точно.

– Пол?

– А что, не видно?

Бородач погрозил мне пальцем:

– Не нужно ерничать, товарищ. Не время, не место.

– Мужчина.

– Возраст?

– Полагаю, тридцать лет.

– Место пробуждения?

– Дж… джонка.

Особисты изумленно уставились на меня.

– Что еще за джонка?

– Джонка – это плавучий ресторан на Москве-реке, я пробудился в его трюме.

– Где именно это произошло?

Бородач буквально ел меня глазами.

– Точно не помню. Джонку прибило к берегу ночью.

Бородач отложил в сторону сигарету, взял со стола какой-то тюбик.

– Не желаешь? – спросил он у напарницы. Та отрицательно качнула головой.

– Обожаю космическую жратву, – особист выдавил из тюбика себе в рот что-то желтоватое.

– Состоите ли в какой-либо секте? – особистка вновь повернулась ко мне.

– Нет.

– Знаете что-нибудь о врагах Лорд-мэра?

– Ничего.

Она отложила в сторону карандаш.

– Ну что же, тридцать второй, полагаю, вы можете быть допущены к испытаниям. Ты не против? – особистка посмотрела на напарника.

Бородач развел руками.

– Я могу идти? – приподнялся я.

– Но! – засмеялся Глеб Пьяных. – Прыткий какой. А взнос?

Так вот, значит, за что погиб Снегирь! За взнос…

Я открыл рюкзак и, вынув холщовый мешочек, выменянный у Цыгана, положил на стол перед особистами.

Бородач развязал зубами бечевку, достал пакетик с белым порошком.

– Кокаин?

Надорвал пакетик, лизнул порошок.

– Весьма недурно, – по физиономии особиста разлилось блаженство. – Можете готовиться к испытаниям. И передайте своим конвоирам вот это.

Он протянул мне клочок бумаги. Выходя из комнаты, я успел мельком глянуть на клочок: на нем крупными печатными буквами было написано: «ЖИЗНЬ». Что это значит?

Конвоиры уставились на меня, как на вернувшегося с того света. Почему стрелки так боятся особистов? Мне черные плащи не показались страшными. Уж не лгун ли наш великий учитель Христо?

– Давай резолюцию, – пробасил усатый конвоир.

– Что?

– Резолюцию, говорю, давай.

Я протянул бумажку.

– «Жи – знь», – прочел он. – Ну, пошли.

Снаружи стемнело. Кое-где на сером небе заискрились звезды.

Мои конвоиры стали гораздо разговорчивее и даже добрее по отношению ко мне. Того, что с усами, звали Сосо, второго, тощего блондина, – Фомин.

– Уже четверых до тебя в расход пустили, – сообщил мне Сосо. – Повезло тебе.

Вот значит, что такое «Жизнь» – печатными буквами. Интересно, какую резолюцию получил Борис?

Мы двигались по направлению к баракам, окутанным сизой дымкой.

– Счас приду, сожру тварки, – и спать, – мечтательно проговорил Фомин.

– Подрочить не забудь, – осклабился Сосо.

– Заткнись, черножопый.

Блондин толкнул напарника в плечо. Я думал, сейчас начнется свара, но эти двое только посмеялись. Должно быть, пидары, вроде Цыгана с Вадимом… Впрочем, пидары они или нет, – меня совершенно не колышет. У меня своя цель, своя Серебристая Рыбка.

Конвоиры привели меня к длинному бараку, стоящему поодаль от казарм стрелков. Его охраняли три дюжих бойца. Их челюсти равномерно, почти синхронно, двигались.