— Но с какого боку в этом деле можно пристегнуть этого Коломенцева Вэ Вэ? — недоуменно спросила я.

— Ты меня не дослушала. В девяносто шестом, когда Сильвер остался без ноги, Ковша притянуть в качестве главного обвиняемого не удалось, посадили его за какую-то мелочь. Отсидел он около четырех лет. В двухтысячном Коломенцева освободили условно-досрочно, и тут же, откуда ни возьмись, в марте того же года убивают начальника охраны фирмы и двух телохранителей Сильвера, а сам он уцелевает только потому, что его прикрыл своим телом этот вот убитый начальник охраны. Сильвер берет для своих структур нового шефа службы безопасности, некоего господина Звягина. А Ковша посадили, но полностью доказать его вину не удалось, так что дали всего — всего! — семь лет. А в нынешнем, две тысячи втором, году мы видим, что Серебров обеспокоен своей и сыновней безопасностью. Просто так орать на этих Клепиных он не стал бы. Впрочем, волнуется он больше за себя, ведь если бы он к Илюше в случае опасности приставил бы охрану, того же Звягина, а не этих горе-Клепиных, все бы было по-другому. И какое-то странное совпадение, именно в мае этого года Виктор Васильевич Коломенцев бежит из колонии строгого режима, где содержался уже более двух лет. Кстати, до сих пор не найден. Хорошо заметает следы.

— Пока что я не вижу, с какой стороны можно было бы отрабатывать версию этого киллера Коломенцева, — сухо сказала я. — Вот Камилла Романовна Сереброва с ее неизвестным любовником — это пожалуйста!

Шульгин хитро прищурился:

— Неизвестным? Одну минуту… — Он пробежал пальцами по клавиатуре ноутбука, потом требовательно глянул на принтер. Тот зажужжал, и оттуда вылетел лист. Я взяла еще совсем теплую бумагу и глянула. На листе крупным планом проступила фотография мужчины лет тридцати. Я даже приоткрыла рот. Это был тот самый… тот самый, что именовал Камиллу суккубом, а та обижалась, находя в этом слове звуковые параллели с другим словом — куда более обидным. (Вспомнилось: КАМИЛА СУККА. Это Илюша по аналогии, наверное, известную ему «суку» с двумя «к» написал…)

Я вскинула глаза на хитро ухмылявшегося босса:

— Но черт возьми… как так быстро? Как вы его раскопали?

— А это очень просто, Мария, — ответил Шульгин. — Данные на этого человека у меня были уже до того, как ты принесла эту замечательную видеозапись. Остается только удивиться глупости этой Камиллы. Крутить амуры с начальником службы безопасности собственного мужа…

— Как? — воскликнула я. — Это и есть новый начальник охраны…

— Господин Звягин. Совершенно верно. Авантажный мужчина. Впрочем, вам, женщинам, виднее.

— Значит, этот Звягин — любовник Камиллы, а Илюша поймал их врасплох, — рассуждала я. — Интересная получается петрушка. Если к исчезновению мальчика теоретически может быть причастна охрана самого Сереброва, то-о… — Я развела руками. — А тут еще всплыл этот ваш Ковш — Коломенцев.

— Если мне не изменяет память, ты жаловалась на малоинтересность расследования? — усмехнулся Родион Потапович. — Как говорится в басне: «Так поди же — попляши!»

Я только улыбнулась в ответ делано застенчивой улыбкой.

* * *

В тот день мне действительно пришлось поплясать, после чего у меня отпали все основания упрекать дело в малоинтересности и банальности. Я даже не предполагала, что цитата из Крылова в устах босса реализуется с такой плачевной буквальностью.

Я приехала в серебровский двор еще до полудня. Он был пустынен. Теперь я могла вполне спокойно, не отвлекаясь на окружающих, обследовать место событий.

Впрочем, особых горизонтов для обследования не имелось. Пройдя предположительным путем Илюши и попутно обшарив палисад и детскую площадку, я пришла к усиленно напрашивающемуся выводу, что никуда он не мог деться, если бы сам не захотел. Ну никуда! Если бы его пытались похитить, то нашли бы более удобное место, нежели пятачок двора в самом центре Москвы, и более удобное время…

— Ищете? — вдруг возник над моим ухом веселый дребезжащий голос. — Я-то вас давно приметил. И как успехи?

Передо мной оказался высокий благообразный старик в коричневом пиджаке с орденскими планками и орденом Отечественной войны II степени на лацкане. Над его лысым черепом словно воскуривался редкий белесый дымок. Вероятно, этот ореол и был всем, что осталось от былой шевелюры. Недостаток волос был восполнен в другом месте: у старика была весьма солидная и окладистая борода. Дед пристально смотрел на меня веселыми водянисто-голубыми, с красными прожилками, глазами. Его нижняя челюсть чуть подрагивала. На худой шее залегли глубокие складки кожи.

— Вижу, ищете, — повторил он. — Что на этот раз пропало, коллега?

— Почему вы решили, что я ваша коллега?

— Ну, если ищете, значит, коллега. Хотите портвейну?

Я поспешно отказалась. Дед вынул из-под пиджака бутылку портвейна «777», которого я не видела в Москве вот уже лет пять, неспешно налил в граненый стакан, до того топырившийся в правом кармане брюк, и медленно, со вкусом, выпил. Крякнул и распустил по всей бороде сияние довольной улыбки.

— Теперь можно и поговорить, — сказал он и протянул мне руку. — Бородкин, Антон Антоныч. Майор разведвойск в отставке.

Я машинально пожала ему руку. Дед хитро подмигнул и, вынув из очередного кармана сырок, стал закусывать свой портвейн. Пока происходил процесс пережевывания, я хотела было улизнуть, но не тут-то было. Бородатый отставной майор с подходящей к внешности фамилией Бородкин вцепился в мой локоть с той силой и цепкостью, с коими, верно, шестьдесят лет назад он тащил через линию фронта пленных фрицев-«языков».

— Да куда же вы? Я могу быть вам полезен, — убежденно сказал он. — Вот вас как зовут?

— Мария, — ответила я, думая, что старик в самом деле мог бы мне помочь. — Меня зовут Мария. Антон Антонович, скажите, а вы знаете Илюшу Сереброва?

Старик Бородкин закрыл морщинистым веком правый глаз, зато в левом глазу удвоилась хитрость, с которой он смотрел на меня.

— А как же, — после паузы ответил он, — положено знать, так знаю. Илюша Серебров? Он, конечно, пропал без вести? Ушел и не вернулся?

Я даже вздрогнула от этих негромких, почти веселых слов.

— Вам что-то известно?

— Многие пропадают, — никак не реагируя на мой вопрос, ответил старик, — многие, говорю. Москва не резиновая, говорю. Трое приезжих являются — два коренных москвича тотчас же пропадают. А почему они сюда едут, эти приезжие? Это что, их город? Это мой город! Они что, лежали в задубевшей от мороза земле близ Волоколамского шоссе, когда по нему шли гитлеровские танки? Они стояли насмерть под Клином? Нет! Они что, отстояли Москву, чтобы теперь здесь селиться? Нет! Тогда почему я, коренной москвич, должен уступать им место под московским солнцем только потому, что я стар?

Отставной майор явно разволновался и оттого отклонился от темы, на которую я хотела бы с ним поговорить. Волнение он погасил традиционными в России методами: налил себе второй стакан портвейна и выпил — на этот раз нервно, большими булькающими глотками. И нельзя сказать, чтобы выпитое как-то отразилось на нем.